Вырубили березовый крюк, зацепили добычу за жабры и с горем пополам выволокли на сушу.

— Ну и что с ней будем делать? — растерялась Матрена.

— Желчь вырежем, остальное звери подберут. — Ося мстительно пнул мертвую рыбину в бок. — У, коряга зеленая…

На обратном пути заглянули на кедровую излуку. Под упругими кедрами было полным-полно паданки. Мигом насобирали полный крапивный куль. Хватит Матрене на всю зиму щелкать. Орех — крупный, ядреный!

Она, то ли от усталости, то ли от навалившейся на нее непонятной лени, опустилась на пушистый мох и печально засмотрелась на белое облачко, плывущее куда-то по воле ветра. «Вот и я такая же разнесчастная, — подумала Матрена. — Несет меня по жизни ветер судьбы, а куда — одному Богу известно…» Зажмурила свои черемуховые глазоньки и замерла околдованной царевной…

Кедры озорно кидались друг в друга шишками. Над лесом вился ястреб. Где-то в хребтах ревел гонный сохатый.

Опенок, оставленный караулить зимовье, кое-как дождался хозяев.

Не прошло и нескольких дней, а от перестарки остались голые кости. Зверье и табун воронов добросовестно потрудились над дармовым угощением. Вездесущая кукша доклевывала остатки. Среди вороха костей сверкнул перстень с крупной зеленой стекляшкой. Кукша схватила его в клюв и полетела на зимовье хвастать Опенку. Тот отвернулся от надоеды и притворился спящим. Села чистившей сигов Матрене на плечо.

— Будь ты неладна! — вздрогнула женщина.

Птица, вспорхнув, уронила свою находку ей в подол.

Матрена кликнула мужа, перебиравшего на взлобке сети:

— Осенька, глянь, что мне кукша подарила! — Примерила перстень на палец — как тут и был. Крупный прозрачный алмаз в золотой оправе полыхал на солнце зеленым пламенем.

— Старинная вещица, — разглядывая перстень, определил Ося. — Уйму денег стоит.

— Может, продадим?

— Подарки не продают, носи, — широко улыбнулся муж.

— Пиу… пиу… — подтвердила его слова качавшаяся на ветке талины буро-рыжая кукша.

До потемок засиделись нынче супруги на лавочке, слушая текучую Ёру. Опечаленный чем-то Опенок замер на песчаной косе и тихо поскуливал. Внезапно с понизовья донеслось далекое жужжание подвесного мотора.

— Кто бы это мог быть так поздно? — встревожился Ося.

— По клюкву свой кто-нибудь едет, — успокоила Матрена. — По шиверам-то на заводских лодках чужакам сюда не добраться.

Пока гадали, гость к берегу причалил. Опенок радостно виляет куцым хвостом: это же Филя приехал!

— Привет, Маленькая Власть! — нетерпеливо поздоровался со взлобка Ося. — С чем пожаловал?

— Во-первых, не Маленькая Власть, а глава сельской администрации, — одернул Филя. — Во-вторых, бабушка Акулина за вами послала. Большой человек из Америки к нам пожаловал…

— Откуда? — не понял Ося.

— Откуда, откуда… Из Голливуда! — Маленькая Власть важно поднялся по земляным ступенькам к зимовью. — Чтобы утром на мази были, понятно?

— Объясни толком, зачем понадобились, — разозлился Ося. — Не ближний свет в Козловку гнать, жечь бензин, сети бросать без пригляда…

— Нищий нашелся… — хихикнул зять. — Сети ему жалко! Моя миссия — приказ бабушки Акулины выполнить, а там хоть вся рыба прокисни. — Заметив перстень на пальце у Матрены, бережно погладил культю здоровой рукой: вспомнилась неудачная охота на перестарку.

На восходе солнца два прогонистых шитика на полных газах мчались вниз по Ёре, поднимая с берегов цыганистых глухарей, собирающих камешки.

3

Прабабка Акулина от радости не знала, куда посадить посланника из далекой Америки.

Потомок белых эмигрантов прекрасно говорил по-русски.

— Выходит, мой Моисей Соломонович недавно скончался? — всхлипывая, утирала покрасневшие глаза прабабка Акулина.

— В 1993 году, осенью. Долгожитель по нашим временам.

— Хоть бы письмецо черкнул, касатик, за столько-то лет.

— Боялся за вас, Акулина Егоровна, — объяснил гость. — Узнай НКВД, что он в Америке живет, всю вашу родову бы до седьмого колена истребили.

Когда в верхах начали шерстить ленинскую гвардию, Моисею Соломоновичу чудом удалось сбежать в Америку. Со временем крупно разбогател, но второй семьи так и не завел. Тосковал по Акулине и сыночку, оставшимся в суровой Сибири. Живы ли? После развала Советского Союза навел справки. Оказывается, Акулинушка жива и здорова. Двух правнуков на ноги поставила — Наину и Иосифа. Собирался сам приехать, да скоропостижно скончался, заранее оставив завещание на имя прабабки Акулины и правнуков, — вся движимость и недвижимость теперь переходили к ним в руки.

Нина и Ося охмелели от свалившегося на их головы богатства. Встал вопрос о переезде в Америку.

Ехать за океан прабабка Акулина отказалась:

— Здесь дотяну свой век. И доллары мне ни к чему. Будете гостинцы отправлять — ладно. Рыбка ищет, где глубже, человек — где лучше. Может, там найдете свое счастье, да и за могилкой Моисеюшки будет кому приглядывать.

— Не страна, а сумасшедший дом, — отрезала на уговоры Оси и Матрена. — Кто, скажи, за бабушкой Акулиной тут станет ухаживать? Совсем остарела, еле-еле душа в теле.

— Будь по-твоему, — сдался Ося. — Устроюсь в Америке — сразу за вами вернусь.

Нина и Филя рады не рады. Машут сельчанам с палубы катера, кричат сквозь грохот дизеля:

— Жевательной резинки пришлем…

— Спасибо, Нина! Спасибо, Маленькая Власть! Счастливого пути! Смотрите там, негров не обижайте…

Катер дал задний ход и стал удаляться от берега, навсегда увозя Осю в чужие края. Он жадно впился слезящимися глазами в разноцветную толпу провожающих, увидел стоящих в обнимку ссутулившуюся прабабку Акулину и осунувшуюся Матрену — они поддерживали друг друга, чтобы не упасть от горя на сырые камни. У кромки воды с воем метался Опенок. Безысходная тоска застлала Осе взор.

— Эх, была не была, повидалася!

Спрыгнул с палубы в студеную Лену и, рыдая, побрел к родному берегу.

НЕДОБИТКИ

Рассказ

1

Започаяла ходить по утрам златоволосая Полинка в осветленный березником распадок слушать иволгу. Ее свистовые песни-стоны так щемят сердце, что девчонка, притулившись к пестрому стволу, зачарованно замирает, и непрошеные слезы крупными каплями падают на огненную купальницу.

— Зр-ря, зря-я… — успокаивает Полинку иволга и начинает долго и весело щебетать. Шарообразное гнездо солнечной певуньи, свитое из тонких веточек и травинок на живом прутике березы высоко над землей, чуть покачивается от прозрачных небесных струек, убаюкивая начавших оперяться птенчиков.

Торная тропа, натоптанная далекими предками Полинки еще три века назад, уходит вверх по распадку через чистые сосновые боры к промысловым зимовьям, где охотятся вместе ее отец — Емельян Москвитин, обрусевший тунгус, и бывший летчик-истребитель, подполковник в отставке, тридцатилетний Георгий Кормадонов. Наслушавшись иволгу, она поднималась по тропе на перевал и подолгу смотрела через широченную Рось на дымные горбушки хребтов, таявшие