Шаховской читал. Читать слова того Шаховскогоему было странно, как будто он читал свои собственные. И Боря, сопевший рядом, очень мешал! Не отрываясь от монитора, Дмитрий Иванович подвинул к себе листок бумаги, раскопал ручку и написал в столбик: «Шаховской и Коковцов? Шаховской и Столыпин? Шаховской и Щегловитов?» Потом подумал, отчеркнул и приписал: «Французский заем. Когда Коковцов уехал в Париж?»

Боря заглядывал ему через плечо.

Шаховской написал еще: «Газеты? Слухи?»

Он дочитал стенограмму, подумал, опять отчеркнул и приписал: «Разгром на Малоохтинском?»

— Там кого-нибудь арестовали? — спросил он, задумчиво разглядывая написанное.

— Где? — не понял Боря.

— В мастерской на Малоохтинском? Где изготавливали патроны?

— Да какая-то темная история, Дмитрий Иванович, — сказал Боря. — Я не понял. То есть точно была операция, и по всей видимости, строго секретная. Сведений о ней почти нет. Упоминается только, что она прошла с успехом.

— Нужно узнать подробнее, — сказал Шаховской. — Если никаких других операций в мае девятьсот шестого не проводилось…

— Я ничего не нашел.

— Значит, вполне возможно, что эта как-то связана с заговором. Никаких громких убийств и взрывов в это время тоже не было, значит, логично предположить, что заговор удалось раскрыть и предотвратить. Тогда разгром мастерской на Малоохтинском — финальный аккорд. Нужно запросить ФСБ, архивы Департамента полиции наверняка у них.

— Дмитрий Иванович, это сколько времени понадобится!

— Немного, — отрезал Шаховской, которому надоел Борин скулеж. — Я попрошу Ворошилова, он меня с кем-нибудь сведет из их архива.

— Ворошилова из Думы?

Шаховской кивнул и приписал еще: «Переписка Щегловитова и Столыпина, Щегловитова и Трепова».

Тут Боря Викторов окончательно впал в уныние. Нет, ему очень хотелось быть полезным, он был готов на все — не то чтоб ради Дмитрия Ивановича, а ради синих «государственных» переплетов и своего имени в «списке редколлегии», — но одно дело ездить в Думу и принимать участие в совещаниях, чувствовать себя отчасти большим ученым, отчасти государственным мужем, слушать, навострив уши, что говорят, а другое дело — ковыряться в документах и книжках, сверять даты, читать кучу скучнейших стенограмм!..

…Заболеть, что ли? Завтра утром позвонить и сказать, что температура? И на свободе быстренько сочинить статейку о том, как в этой самой Первой Думе осуществлялось принятие законов, материала хватит. Шаховскому статейку можно не показывать, хотя, конечно, лучше бы показать, потому что в «Вестник Исторического общества» Борину статейку определить может только Дмитрий Иванович, так не возьмут, а издание хорошее, солидное.

Так и не решив, заболеть или нет, Боря на всякий случай шмыгнул носом погромче и спросил у профессора, не сделать ли чаю. Шаховской промычал невразумительное — он читал еще какую-то стенограмму, благо Боря набрал их полно.

Тут на столе у профессора залился трамвайным звоном желтый телефонный аппарат, должно быть выпущенный незадолго до того дня, когда был объявлен Всемирный потоп, и Ной именно по нему связывался с окружающим миром.

Сто раз аппарат предлагали поменять, но профессор не соглашался ни в какую. Когда телефон звонил, в книжных шкафах вибрировали стекла и сотрясалась в углу раскидистая пальма.

Шаховской встал, свалив на пол свои записи, и взял трубку.

— Дмитрий Иванович, к вам пришли. Спуститесь?

Он ничего не понял — честно.

— Ко мне? Кто?..

В желтой трубке произошло какое-то движение, возникли и пропали голоса, и охранник доложил:

— Звонкова Варвара.

Дмитрий Иванович брякнул трубку на всхлипнувшие пластмассовые уши и выскочил в коридор. Викторов от изумления, кажется, даже глаза вытаращил, но ему было не до Бори.

По пустому коридору он добежал до широкой лестницы с истертыми мраморными ступенями, скатился по ней, его окликнули:

— Дмитрий Иванович! — но он только махнул в ответ рукой.

Внизу он вдруг сообразил, что бежать глупо, пошел потише, но все равно хотелось побежать.

Он увидел ее издалека — сунув руки в карманы длинного пальто, она стояла возле канцелярского стола, за которым сидел охранник, и рассматривала стенгазету.

— Вы же обещали позвонить!

Она обернулась, и он увидел ее улыбку.

— Так мы же и позвонили. Вот с товарищем часовым!

— Записать, Дмитрий Иванович?.. — благожелательно спросил товарищ, распахнул толстую разграфленную тетрадь и вооружился карандашом. — К вам?

Дмитрий Иванович взглянул на него и опять уставился на нее.

— Я бы встретил!.. Как вы меня нашли?

— Вы же говорили, что работаете в самом старом здании университета.

— Вы бы позвонили, Варвара Дмитриевна!..

— Записать, что к вам, Дмитрий Иванович? — спросил охранник.

Шаховской кивнул. Мимо них пропорхала стайка припозднившихся студентов.

— До свидания!.. До завтра, Дмитрий Иванович!..

Заскрипели и бабахнули высокие двери с латунными ручками, дернуло сквозняком. Шаховской решительно не знал, что делать дальше.

— Документики ваши, пожалуйста!..

Она достала из кармана красную книжицу, охранник изучил и преисполнился таким уважением, что записывать не стал.

— Я хотел с вами поговорить, — сообщил Дмитрий Иванович, вытащил мобильный, посмотрел на него и потыкал пальцем. Мобильный на призывы не реагировал. Должно быть, выключился в кармане. — Или вам… некогда?

Фу ты, глупость какая!..

— Какая чудесная стенгазета, — сказала Варвара. — А на каком языке это написано?

Он посмотрел.

— На фарси.

— И фотографии… веселые!

— Наш ректор считает, что на компьютере такие вещи делать глупо и бессмысленно. Нужно рисовать и непременно красками и карандашами.

— Он прав, ваш ректор.

Кивнув охраннику, Варвара пошла по коридору, а Дмитрий Иванович почему-то остался стоять и некоторое время с места не двигался.

Он совершенно не представлял себе, как станет с ней… общаться. Вот она приехала, и, стало быть, они встретились, и что теперь делать?..

Дмитрий Иванович догнал ее возле лестницы.

— А это какой язык?

— Где? По-моему, маратхи.

— Какая красота, — пробормотала Варвара, — фарси, маратхи.

Они стали подниматься.

— Вы давно здесь работаете?

— Всю жизнь. Я здесь учился, потом окончил аспирантуру, потом кафедра.