Дом престарелых, где проживает мать Филиппа, расположен в одном из прекраснейших районов города. Парк, окружающий комплекс и несмотря на страшную жару сохранивший сочность зелени, был совершенно пуст. Никаких сознательных детей или внуков, которые выгуливают своих дряхлых родственников под старинными деревьями, никаких санитаров, толкающих коляски с жильцами этого дома из пункта А в пункт Б. Дело в том, что жара стояла нестерпимая. Я давно здесь не бывала и об этом теперь пожалела, хотя мы с Констанцией так и не сблизились. Ни сразу после свадьбы, ни позже. Она желала собственному сыну другую жену, вовсе не учительницу из простой семьи. Возможно, какую-нибудь красивую дочку своей состоятельной подруги. Из тех девушек, что умеют носить белые платья и не заляпывать их пятнами. Из тех, что устраивают благотворительные мероприятия.

Вчера, когда я на ровном месте столкнулась с вопросом, кто же поможет мне разоблачить самозванца, я немедленно подумала об Иоганне, а вот мысль о собственной свекрови отогнала, похоже, раньше времени. В последние годы Констанция стала, увы, слаба головой, и когда в домашних условиях с этим перестали справляться даже профессиональные сиделки, нам пришлось уговорить ее на переезд. Тем не менее, просветления у нее то и дело случаются. А в настоящее время у меня никого нет, кроме нее.

Решительным шагом я двинулась ко входу в дом престарелых. Открыла дверь и оказалась в просторном холле. Все вокруг – белое или в пастельных тонах. Орхидеи. Я глубоко вдохнула здешний воздух, не обращая внимания на едкий запах винилового пола и дезинфекционных средств. Если я намерена осуществить свой план, то должна выступать уверенно. И никаких нервов! Кстати, этому я тоже научилась у Филиппа.

Как ни странно, долгие переговоры с персоналом дома престарелых – я их ожидала, объявив о том, что собираюсь отсюда увезти свекровь на чашечку кофе – не состоялись. Даже наоборот, я получила благословение на такой поступок. Директор заведения, госпожа Кавацки – худая, как щепка и маленькая ростом женщина с короткой стрижкой, волосы цвета хны, взгляд голубых глаз дружелюбный, – сообщила, что меня здесь ждали. А ее коллега, толстая блондинка, я ее не знаю, согласно кивала, и тут-то я догадалась. О возвращении Филиппа они уже наслышаны. Значит, в газетах об этом написали. Но у меня нет времени на то, чтобы испытывать какие-либо неудобства по данному поводу. Если я хочу, чтобы мой план удался, то надо вернуться домой прежде, чем там окажется тот человек.

– Мы так и подумали, что ваш муж скоро сюда заедет, – сказала госпожа Кавацки. – Конечно, после стольких лет он захочет снова увидеться с матерью. Но если вы намерены увезти ее отсюда, так и это хорошо. Сможете посидеть все вместе в домашней обстановке.

Я кивала, едва сдерживая нетерпение.

– Мы уже вчера пытались поговорить с госпожой Петерсен-старшей об ее сыне, как только услышали хорошую новость, но она, к сожалению, ничего не поняла, – вступила коллега-блондинка. – Но сегодня, как мы уже упоминали, она в прекрасном состоянии, так что вы сами можете ей все рассказать – и это еще лучше.

Я вежливо кивнула, с трудом сдерживая улыбку. Пообещала вернуть им Констанцию точно к ужину, а потом только сообразила, что обе сотрудницы дома престарелых не испытывают к этой точности ни малейшего интереса. Возвращение блудного сына, газетные сообщения – ровно так это было и семь лет назад. Каждому хочется стать участником драмы. Набрав в легкие побольше воздуха, я стала готовиться к встрече с матерью Филиппа. Слишком давно я не видела Констанцию, чтобы понимать значение слов «в прекрасном состоянии» применительно к ее случаю. Невольно я задержала дыхание, когда госпожа Кавацки постучала к моей свекрови и, не дожидаясь слова «входите», с воодушевлением распахнула дверь. Констанция сидела в кресле, держа в руках вязанье. Подняла глаза, заметила меня в дверном проеме позади госпожи Кавацки, чуточку засомневалась. Но тут же воскликнула:

– Зара! Какой сюрприз!

Мы мчались на машине по асфальту, раскаленному настолько, что воздух перед моими глазами как будто бы мерцал. Немало времени прошло, прежде чем мне удалось погрузить Констанцию к себе в автомобиль. Она настаивала, что пойдет своими ногами, не позволяла мне подкатить ее к машине на инвалидной коляске. Что ж, это мне понятно. Я тоже не хотела бы, чтоб меня кто-то возил на коляске. А уж тем более тот, к кому я не пылаю особенной любовью.

Констанция молча сидела рядом со мной, любуясь проплывающим мимо летним зеленым пейзажем, где картинки сменялись, как в мультфильме.

Слегка покосившись в ее сторону, я отметила, насколько она постарела, стала какой-то хрупкой. Прозрачная кожа, как пергаментная бумага, тонкие и седые волосы. Будто взъерошенная птичка. Смотрит себе задумчиво из окошка, на тонких губах легкая улыбка. Даже представлять не хочу, до чего же сузился за последние годы ее мир. Надо было мне почаще к ней заезжать. Но я, отогнав эту мысль, концентрируюсь на дороге, на вождении. До чего ж хорошо, что Констанция сегодня скупа на слова, как никогда.

Может, и неправильно было то, что я замыслила. Может, надо ей сказать, что происходит? Но мне необходима была ее непосредственная реакция, да и в свидетели она требовалась тоже. Одно несомненно: надо попасть домой раньше этого чужака.

Мчась на машине по улицам, я не обращала внимания ни на знаки ограничения скорости, ни на ехидные замечания Констанции по поводу моего стиля вождения, потому что идея, неожиданно осенившая меня, будто меня наэлектризовала. Я неслась по проспекту, резко притормозила перед зеброй, пешеходным переходом, сгорая от нетерпения, и вдруг решила ехать домой не по привычной дороге, а по короткой, через город, ведь пока еще рано, улицы полупустые, а так мне удастся сократить путь на несколько минут. И только попав из нашего благородного района в современные кварталы, я поняла, что совершила ошибку: город забит уже в этот час, невзирая на выходной день. Слишком много пешеходных переходов, слишком много детских колясок, припаркованных вторым рядом автомобилей и светофоров, при моем приближении непременно переключавшихся на красный свет. Вот, стою и со всем нетерпением гляжу на старушку, переходящую улицу с маленькой лохматой собачкой. Как вдруг что-то привлекает мое внимание. Какое-то движение. Какой-то человек. Он шел по улице, удаляясь от меня. Я видела его только сзади. Его спину. Его затылок. Мне знаком этот затылок. Мне знакома эта походка. Я узнала бы его из тысячи.

И сердце мое застучало быстрее. Но я все смотрела, как он идет по улице и вдруг теряется в толпе других людей, тоже двигающихся по тротуару. Только тогда я отреагировала. Выключила двигатель, вытащила ключ, рванула дверь, выскочила из машины. Вот просто оставила машину на месте, где она стояла, со свекровью внутри, а та только и успела крикнуть мне вслед: «Зара, что вы такое делаете?» Не обращая внимания на гудки автомобилей позади меня, это же теперь не важно, теперь все не важно, я понеслась по улице вслед за ним. Добежав до того места, где я потеряла его фигуру из виду, я на секунду остановилась. Взглянула налево, взглянула направо, где же он, куда же он подевался? И опять побежала, просто побежала вперед, по прямой, по собственному нюху, не мог ведь он исчезнуть, я ведь его видела, он должен быть где-то здесь. Но найти его я не могла. Впереди его не было, я остановилась на углу улицы, он свернул, наверное, налево или направо, если бы он пошел вперед, так я бы видела его. Так что же: налево или направо, налево или направо? Не размышляй, у тебя нет времени, налево или направо, или пан, или пропал! Заставив себя собраться, я помчалась налево, я бежала, но люди на пути мешали мне продвигаться вперед, я их как-то огибала, бежала петлями, толкалась и напирала, прорывалась как могла, даже не извиняясь, но где же он, где же он? И вот я его увидела. Его затылок, его белую футболку, всего в нескольких метрах от меня, и заорала. Что было мочи заорала: