— Все хорошо.

— Правду говоришь?

— Можешь не сомневаться.

— А что звонишь? Соскучилась или жалко меня стало?

— Звоню, потому что обнаружила странную вещь.

— Все‑то ты со своими секретами!

— Это серьезно… Твоего отца зовут Мигел Фонсека?

— Да, его так звали…

— Звали? Он ведь жив…

— Да нет — уж два года как помер.

— Два года?!

— Сердце не выдержало. Сидел у себя в кабинете, работал, все было нормально, и вдруг застонал и упал.

— Боже мой…

— Он был совершенно спокоен… Контора у него была напротив кладбища, он и говорил, что когда умрет, нужно будет только пересечь улицу…

— Напротив кладбища?!

— Да, и он заранее оплатил похороны и заказал гроб, чтоб не утруждать тех, кто его переживет. Представляешь?

— Потом поговорим. Сейчас мне пора кончать.

— Как же так?! Анжела! Погоди, что мы всё о грустном… Извини! Расскажи хоть, как твоя жизнь?

— Да какая у меня жизнь? Чушь какая‑то!

— А что такое?

— Я тут разбирала старые бумаги, газеты, журналы, книги…

— Нашла, небось, мою фотографию и вспомнила, что любишь меня.

— Ничего подобного, Дон‑Жуан! Я тут нашла в старой газете заметку об авиакатастрофе. Там сказано, что среди погибших — некто Мигел Фонсека…

— Эта авиакатастрофа и спасла старика…

— Спасла?

— Погиб другой Мигел Фонсека…

— Не может быть…

— То, что их спутали, помогло папаше отделаться от кредиторов и от любовниц… Хе‑хе…

— От кредиторов и от любовниц?!

От кредиторов и от любовниц… Хе‑хе… В глазах у меня потемнело. Я вздрогнула, бросила трубку и оцепенела. Не заплакала. Мною, должно быть, овладело отчаяние из‑за того, что этот человек наверняка был моим отцом, а Дон‑Жуан, следовательно, мой брат. Значит, я уже повинна в инцесте… Но меня угнетало другое… От кредиторов и любовниц. То, что в книге нарисована звездочка, ничего не значит — все рисуют пятиконечные звездочки, сердечки, цветочки, квадратики… Странным было лишь то, что человек этот умер два года назад, то есть именно тогда, когда у мамы выросли крылья.

Вывод: мама ходила на кладбище, чтобы возложить цветы на могилу двоюродной бабушки, которую очень любила. Не такая уж она глупая, чтобы всю жизнь оплакивать того, кого похоронили по ошибке, и не такая распутная, чтобы ходить через кладбище на работу к любовнику. Мигел Фонсека — имя распространенное. Дон‑Жуан мне не брат, значит, наша с ним связь — никакой не инцест. Согласно свидетельству о рождении, мой отец — действительно ангел. Его имя — х — х — невозможно ни понять, ни прочесть.

В новейшем словаре португальского языка слово любовь было. Для меня, правда, это понятие несравненно шире. Чтобы сформулировать его, понадобилось бы страниц двенадцать — не меньше… Но мне это было уже без разницы. Важно другое — в моем новом, новейшем словаре есть слово любовь.

День рождения Луиса.

За обедом рассматриваю снимки, сделанные на его последнем дне рождения, который мы отпраздновали вместе. Как мы были счастливы! До чего мне хотелось обнять его, как тогда, и говорить о любви… О том, как хотелось узнать его еще ближе и сделать бесконечно счастливым… А если ему взгрустнется — присяду рядышком, постараюсь его утешить, развеселить… Так хочется рассказать о том, что творится у меня на душе, но как это выразить — не знаю…

Я вздыхаю.

Вспоминаю нашу полную, беспредельную близость, которая возвышает душу, вдохновляет поэтов и зажигает звезды.

Как тяжко в разлуке!

Я взяла телефон. Хотелось не только услышать его голос — хотелось его увидеть и притронуться к нему. Я положила трубку — у меня перехватило горло. Лучше, пожалуй, отправлю телеграмму.

Я оделась не совсем подходяще для солнечного дня: черное платье, туфли на каблуках. Даже губы накрасила…

Вошла в Гранд‑Отель, заказала люкс. Это был номер сто тридцать четыре — наш номер. Уселась на кровать, глубоко вздохнула, чтобы остудить вулкан. Ну что, придет?

Часы остановились, а сердце мое блуждало по аллеям печали.

Я растворила окно, чтобы в номер проник солнечный свет. Посмотрелась в зеркало и еще раз подкрасила губы. Можно было бы заказать шампанского, но каково будет, если он не явится! Придется пить в одиночку… Я ограничилась кокосовой водой из бара‑холодильника.

Три легких удара в дверь. Это он — Луис…

Я отважно встаю и отворяю двери рая. Язык прилипает у меня к гортани, дыхание перехватывает, глаза наводняются слезами. Луис, единственный мой! Моя любовь к тебе — это страница, которую я не в силах перевернуть… Будь у меня музыкальные способности — сколько песен я бы сложила…

Он вошел, затворил дверь, крепко обнял меня и подарил розу — алую, словно пламя моего вулканического сердца. Потом нежно поцеловал и повел туда, откуда небесные существа любуются закатом.

— Хиллари Клинтон или Маргарет Тэтчер?

— К чему это?

— Я ранена стрелой Амура.

— Я тоже…

Он снимает рубашку. Я сажусь на кровать.

— Так много хочется тебе сказать…

— Ну, говори…

— Всё скажу, дай только срок.

— Да нам и не к спеху…

— Как хорошо…

— С днем рождения!!!

— Для меня подарок — это ты. До чего ты прекрасна! Годы идут — а ты все такая же красивая.

— Мы с тобой одни…

— Сними платье.

— Я вся дрожу…

— Я тоже. Давай говорить глупости…

— Какого цвета у меня трусики? Угадай с трех раз.

— Красные.

— Ошибка.

— Черные.

— Неправильно.

— Белые.

— Нет.

— Голубые? Сиреневые?

— Всё. Не угадал.

— Сними платье.

Повинуюсь. А трусики у меня розовые.

— Как я истосковался по твоему телу… вообще по тебе… Как мне снова хочется быть с тобой вместе…

— Как я хочу тебя!

— Трусики розовые.

— Как любовь. Новенькие. Специально для тебя. Я их только что украла.

— Ты все еще воруешь трусики?

— Только трусики и ворую.