строительства коммунизма», признание того, что у нас пока еще созданы лишь отсталые формы социализма, и ориентация на научно-техническую модернизацию, реконструкцию управления, демократическое развитие. Что же сделали люди из «идеологической парикмахерской»? Они вложили в уста Брежнева указание на то, что у нас уже построено развитое социалистическое общество.

Политика переставала быть политикой. Ибо политика — это деловые решения, а не многословные речи по поводу решений. Это не декларации о Продовольственной программе, а продовольствие в магазинах, не обещание коммунизма, а реальное движение к благосостоянию для каждого человека.

Верно, что словечко «проблема» стало излюбленным в первых выступлениях Брежнева. Он говорил о проблемах научно-технической революции, производительности труда, продовольственной проблеме, жилищной и так далее. И все время призывал принимать какие-то решения. Однако решения почему-то не принимались. А если принимались, то не исполнялись. В Институте конкретных социальных исследований АН СССР было проведено изучение эффективности решений, принимаемых Совмином СССР. Результаты потрясали: фактически исполнялось не более одного из десяти решений.

Верно, что Брежнев любил застолье, охоту, быструю езду. Это он ввел такой стиль — проноситься на ста сорока километрах по «коммунистическому городу». И чем быстрее ездило начальство в новеньких «ЗИЛах», тем медленнее ползла страна. Зато были слова, слова, слова. А как расплачивался народ? Сколько миллиардов народных денег и народного энтузиазма ушло на необеспеченное и экономически не проработанное строительство БАМа? А чего стоили «величественные» проекты поворота сибирских рек? А бесконтрольные военные затраты? Тем временем уровень жизни народа откатывался на одно из последних мест среди индустриально развитых государств.

Бовин рассказывал о таком разговоре, который произошел на даче в Завидове, где готовилась очередная речь. Кто-то сказал Брежневу о том, как трудно живется низкооплачиваемым людям. А тот ответил: «Вы не знаете жизни. Никто не живет на зарплату. Помню, в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? А три мешка или ящика туда — один себе. Так все и живут в стране». Да, верно говорится: рыба гниет с головы. Брежнев считал нормальным и теневую экономику, и грабительство в сфере услуг, и взятки чиновников. Это стало едва ли не всеобщей нормой жизни. Вспомним слова Сен-Симона, давно уже заметившего, что нации, как и индивиды, могут жить двояко, либо воруя, либо производя.

Кто виноват? Брежнев? Сейчас легко так сказать. Виновата дворня, небескорыстно раздувавшая этот пустой резиновый сосуд? Больше, чем он. Да потому, что ведала, что творила. Но главный виновник, которого надо привлечь к суду истории, — брежневский режим, который законсервировал бедность и развратил сознание огромной массы людей.

Значит ли это, что страна не развивалась, что все действительно остановилось? Конечно нет. Народ продолжал трудиться. Промышленное производство медленно, но росло, хотя и все более обращали на себя внимание два крайне опасных явления. Стремительно увеличивалась добыча топлива. За полтора десятка лет было добыто, столько же, сколько за всю предыдущую историю страны. Это означало проедание запасов, принадлежащих будущим поколениям, по принципу: после нас хоть потоп! И второе: почти неуклонно уменьшалась доля предметов потребления в общем выпуске продукции. Страна продолжала развиваться экстенсивно.

То было 20-летие упущенных возможностей. Технологическая революция, развернувшаяся в мире, обошла нас стороной. Ее даже не заметили, продолжая твердить о традиционном научно-техническом прогрессе. За это время Япония стала второй промышленной державой мира. Южная Корея стала наступать на пятки Японии. Бразилия выдвинулась в число новых центров индустриальной мощи. Правда, мы добились военного паритета с крупнейшей промышленной державой современного мира. Но какой ценой? Ценой все большего технологического отставания во всех других областях экономики, дальнейшего разрушения сельского хозяйства, так и не созданной современной сферы услуг, замораживания низкого уровня жизни народа.

Ситуация осложнялась тем, что были отвергнуты какие-либо поиски модернизации самой модели социализма. Напротив, вера в организационные и бюрократические решения усилилась. Чуть возникала проблема — и руководство страны реагировало однозначно: а кто этим занимается? Надо создать новое министерство или другой аналогичный орган.

Сельское хозяйство и продовольственная проблема оставались ахиллесовой пятой нашей экономики. Но решения искались на традиционных путях, которые уже показали свою неэффективность в предыдущую эпоху. Продолжалась политика совхозизации колхозов, то есть дальнейшего огосударствления.

Не дала ожидаемых результатов химизация. Несмотря на то что в 70-х годах СССР опередил США по производству удобрений, производительность труда в сельском хозяйстве была в несколько раз ниже. Четверть самодеятельного населения СССР не могла прокормить страну, тогда как три процента фермеров США производили столько, что значительную часть продавали за границу.

Причина экономической и технологической отсталости была одна: непонимание и страх перед назревшими структурными реформами — переходом на хозрасчет в промышленности, кооперированием сервиса, звеньевым и семейным подрядом в деревне. И страшнее всего было бы режиму тех лет решиться на демократизацию, ограничение власти главной опорной базы Брежнева — бюрократии.

Всякие попытки продвижения по пути реформ, проявления хозяйственной самостоятельности или самостоятельности мысли пресекались без всякой пощады.

Главный урок эпохи Брежнева — крах командно-административной системы, сложившейся при Сталине. Государство не только не обеспечивало прогресс, но все более тормозило развитие общества — экономическое, культурное, нравственное. Брежнев и его окружение в одном отношении накопили не совсем бесполезный опыт, к несчастью, затянувшийся почти на двадцать лет. Возврата нет! Даже если бы Брежнев решился подкрепить подгнившее здание рецидивом сталинских репрессий, ему не удалось бы сделать эту систему эффективной. Ибо технологическая революция требует свободного труда, личной инициативы и заинтересованности, творчества, непрерывного поиска, состязательности. Структурные реформы и перестройка стали непреложным логическим выходом из застоя.

Будучи живым воплощением иллюзий государственного социализма, Брежнев привел его на самую последнюю тупиковую остановку. Отсюда начинается единственно возможный, хотя и крайне трудный переход к формированию гражданского социалистического общества, в центре которого стоят самоуправляемые трудовые коллективы и активные индивиды: трудясь на самих себя, они трудятся на все общество. Государство, разумеется, не превращается в ночного сторожа, но оно, подобно шагреневой коже, резко сужает свои функции, сохраняя за собой только те, которые отвечают безопасности и прогрессу общества. Условно говоря, если из ста министерств и ведомств сохранятся 15–20, а из 18 миллионов аппарата управления две трети перейдут в сферу общественного самоуправления, наша держава от этого только выиграет, как, бесспорно, выиграют и ее граждане.

Урок второй — пора навсегда покончить с такими порядками, когда к руководству страной приходят не в результате нормальной демократической процедуры и публичной деятельности в партии, государстве, а путем закулисных комбинаций, а тем более заговоров и кровавых чисток. Опыт уже в достаточной степени показал, что в подобной обстановке к власти приходят отнюдь не самые