в приграничных сражениях достигались за счет серьезного численного превосходства и сопровождались весьма значительными потерями. Однако ситуация с французской стороны выглядела еще печальнее: ни одна из имевшихся возможностей нанести немцам ощутимый урон реализована не была. Французская армия оказалась рассечена на две группы, по сути изолированные друг от друга. Надежды на помощь со стороны потенциальных союзников рухнули. И, что было хуже всего, и без того непрочный политический фундамент, на котором была основана власть Бонапарта, после первых поражений угрожающе зашатался.

Приграничные сражения продемонстрировали ряд примечательных черт начавшейся войны. Во-первых, французская пехота не уступала по своему качеству немецкой. Победы доставались немцам в значительной степени за счет численного превосходства. Здесь самым фатальным образом сказывалось отсутствие у французов сколько-нибудь внятной стратегии. По сути, Наполеон III и его военный министр с самого начала передали инициативу в руки противника и в основном реагировали на действия немцев. Постоянно менявшаяся структура высшего командования и неясность его намерений приводили к тому, что командиры корпусов и дивизий смутно представляли себе свои задачи и либо пытались действовать по собственному усмотрению, либо пассивно ждали приказов. В результате отдельные французские корпуса терпели поражения поодиночке, не получая помощи от соседей. Стало очевидно и то, что во французской армии из рук вон плохо организованы марши крупных соединений, что приводило к постоянным задержкам и хаосу на дорогах.

Однако у и немцев не все было гладко. Прусскую систему, в которой каждому командиру предоставлялась высокая степень самостоятельности, впоследствии было принято восхвалять. На деле же, наряду с несомненными преимуществами, у нее была и оборотная сторона — нижестоящие военачальники нередко ломали планы верховного командования, действуя по собственному усмотрению. Правило «маршировать на шум боя» позволяло немцам сосредотачивать на поле сражения превосходящие силы, однако в результате соединения нередко вступали в бой разрозненно, без какого-либо единого плана, что значительно снижало их эффективность. Вскоре после Вёрта прусский кронпринц настоятельно потребовал от офицеров своей армии, командующих авангардами, больше не атаковать противника с ходу, а дожидаться развертывания главных сил[266]. Впрочем, стремление прусских солдат с ходу атаковать противника объяснялось не столько их боевым задором, сколько техническими моментами. Благодаря особенностям ведения боя французами огонь их винтовок на дальних дистанциях оказывался более убийственным, чем на ближних; это, а также малая дальность стрельбы игольчатых ружей буквально вынуждало прусских солдат искать скорейшего сближения с противником.

Контроль со стороны германского верховного командования осложнялся и тем обстоятельством, что Мольтке и его штаб находились сравнительно далеко от полей сражений. 7 августа главная квартира переместилась из Майнца в Хомбург, а 9-го — в Саарбрюккен; однако лишь несколько дней спустя верховное командование приблизилось к армиям на расстояние, позволявшее ему оперативно вмешиваться в боевые действия. До этого, несмотря на наличие телеграфной связи, скорость передачи информации оставляла желать лучшего, и поступавшие от Мольтке приказы часто устаревали. В пылу боя командные инстанции часто забывали докладывать о происходящем «наверх». Новость о сражении при Саарбрюккене 2 августа была получена в главной квартире благодаря тому, что один из телеграфистов Франкфурта-на-Майне решил непринужденно поболтать со своим саарбрюккенским коллегой; полученная в ходе этого частного разговора информация показалась ему настолько важной, что он поспешил передать ее военным. Донесений из 1-й армии, части которой участвовали в бою, в генеральном штабе так и не дождались[267]. 8 августа Мольтке был вынужден в достаточно жесткой форме напомнить штабам армий о необходимости оперативно докладывать о происходящем.

Верди рассказывал впоследствии о том, как среди ночи поступило донесение о сражении у Вёрта. Начальники отделений в ночных рубашках, захватив топографические карты, отправились к генерал-квартирмейстеру фон Подбельски, а затем вместе с ним — к Мольтке, который благополучно спал. «Когда мы вошли в спальню, зрелище, явившееся взору пробуждающегося, оказалось весьма своеобразным. Поднимаясь с кровати, он, видимо, сначала не мог понять, во сне все происходит или наяву. Впрочем, и вошедшим высокий тонкий силуэт в ночной одежде напоминал привидение, (…) когда ясный лунный свет сконцентрировался на его голове классической формы. В таком положении и в таких костюмах был сделан доклад»[268]. Вновь старая история — поздравления с победой, со всеми распоряжениями согласен, и даны хорошие советы, которые давно уже выполнены», — раздраженно писал в своем дневнике 8 августа начальник штаба 3-й армии Блументаль, получив очередное (и уже успевшее устареть) послание от Мольтке[269].

Серьезной проблемой для обеих сторон оставалась разведка. Военачальники имели в лучшем случае весьма приблизительное представление о местонахождении противника; зачастую не было и этого. Кавалерия откровенно не справлялась с разведывательными задачами; после сражения контакт с противником каждый раз терялся, и в штабах снова не знали, где его искать. Достаточно сказать, что одним из важнейших источников информации о действиях вражеской армии являлись газеты нейтральных стран (в первую очередь английские и бельгийские). Так, отступавших после поражения при Шпихерне солдат Фроссара практически не преследовали; немцы знали лишь, что французы, похоже, отошли куда-то в район Меца. Для самих французов появление немцев на поле боя всегда оказывалось неожиданностью; организовать сколько-нибудь внятную систему форпостов им не удавалось на протяжении всей кампании.

Не лучшим образом показала себя и система медицинского обеспечения. Уже 8 августа прусский кронпринц с тревогой отмечал в своем дневнике: «Раненых так много, что персонала для ухода за ними не хватает, несмотря на то что число врачей-добровольцев и сестер милосердия растет с каждым днем»[270]. Справедливо полагая, что штатные структуры просто не справятся со своевременной эвакуацией раненых и уходом за ними после крупных сражений, немцы широко привлекли добровольцев — в первую очередь орден иоаннитов, а также так называемых «добровольных санитаров», задачей которых была транспортировка раненых. Общая численность этих добровольцев составляла около 7 тысяч человек[271].

Однако как первые, так и вторые сразу же стали вызывать серьезные нарекания. «На деятельность рыцарей-иоаннитов, как и на добровольных санитаров, слышно очень много жалоб», — записал прусский кронпринц в своем дневнике[272]. Руководство иоаннитов, к которому принадлежали многие титулованные особы, заботилось в первую очередь о собственном комфорте. Среди «добровольных санитаров» оказалось множество бездельников, искавших острых ощущений. Некоторые из них обирали не только убитых, но и раненых[273]. Среди солдат «добровольные санитары» получили прозвище «универсальных наследников»[274]. «На оживленных улицах я встретил множество штатских с красным крестом на белой нарукавной повязке; это были в большинстве своем молодые люди, которые бесцельно слонялись <…> и не проявляли никаких признаков того, что они могут и вообще хотят что-либо совершить в рамках добровольно