Но люди, не понимая этого, беспокоились. Как стадо баранов, потерявшее вожака, метались они у заколоченных входов в офисы, где совсем недавно им сулили несметные прибыли, как в стране дураков из старой детской сказки. Кретины! Неужели кто-то будет таскать каштаны из огня для других? Страна непуганых идиотов…

Люди, их беды, горести — для Мастинского не существовало таких понятий. Если это выгодно для него и пройдет безнаказанно, значит, надо брать и рвать. Это была игра с несуществующими правилами.

Мастинский стал состоятельным человеком.

Он с усмешкой вспоминал те времена, когда ходил в младших научных сотрудниках НИИ, куда попал почти случайно, воспользовавшись мелким знакомством. Он был счастлив тогда до потери пульса, считая, что ему крупно повезло. Не каждому дано перейти из чиновничьей конторы в научно-исследовательский институт всесоюзного значения.

Оказалось, что радость была преждевременной. Наукой здесь и не пахло, во всяком случае в том отделе, куда его запихнули, а перспектив было ещё меньше, чем в прежней конторе. С тех пор Борис Ефимович вынес стойкую неприязнь к научным сотрудникам.

Он считал деньги от получки до получки, сочинял бумаги за своего начальника отдела, который попал в институт по блату и был дуб дубом. Тот про своего подчиненного вспоминал лишь тогда, когда приходило время делать отчет.

Народ в отделе подобрался ленивый. Мэнээсы (младшие научные сотрудники) по полдня торчали в курилке и обсуждали фирму джинсов, которые какому-то счастливчику привезли из-за бугра, чью-то стрижку… Черт их знает, что они там обсуждали. Борис Ефимович не курил.

Когда от него ушла жена, он на некоторое время сделался предметом обсуждения. Ловил насмешливые взгляды, которые сверлили его затылок.

Иногда слышал шепоток:

— Да-а, видать, отчаянная женщина была, все-таки пять лет с ним прожила.

— Шесть, — поправлял кто-то говорившего.

— Ну-у, вооще… — коверкая слова, развлекалась в курилке скучающая публика.

Жизнь в НИИ напоминала сонное болото. Лишь раз в году оно пробуждалось от спячки. Это когда над институтом, как дамоклов меч, нависал вопрос, волнующий всех. Сокращение!

И начиналось.

Одна — мать одиночка с тремя детьми от разных мужей, ни один из которых возле неё не удержался. Подробностей про мужей у дамы никто не спрашивал, но она сама, преодолев стыдливость, охотно делилась наболевшим с родным коллективом, в надежде, что её не оставят без вспомоществования.

Другие — справками запаслись, где черным по белому… Эти тоже начинали слоняться по комнатам, задолго до предстоящей кампании и трясти своими бумажонками. Глаза горят. Только тронь их, только тронь, такую волну погонят, всех на чистую воду выведут! Кое-кто непрозрачно намекал на одному ему известные упущения и делал при этом значительное лицо.

Начальство морщилось, прикидывая, кого из этих горлопанов можно убрать с наименьшим риском для себя. Действительно, тронешь его, заразу, столько вони будет… Не оберешься потом.

Во времена, предшествовавшие сокращению, курилка, эдакий светский салон, пустела. Сотрудники косились друг на друга чертом, гадая, кого будут выкидывать. Они, хмурые, сидели за рабочими столами, маясь от безделья, и смотрели в окно.

Напротив института, на улице Дзержинского, возводился серый каменный дом: новое здание КГБ. В те времена эта контора называлась именно так, и никто тогда даже не предполагал, что учреждение будет переименовано. Да хрен с ним, с учреждением! Никто в страшном сне не предвидел, какие испытания и лишения ждут их, уважаемых членов общества. Новые демократические преобразования, радужные перспективы… А в ней, новой жизни, Борис Ефимович Мастинский, с которым иногда забывали поздороваться, до того незначительным человечком он был, станет пользоваться уважением, и некоторые министры почтут за честь с ним водиться… Да что вы, открестились бы сотрудники института, такого не будет никогда.

А пока коллектив отдела следил, с какой быстротой возводится этаж за этажом серого здания, и строил различные предположения.

Народец в отделе подобрался пестрый, но все сходились в одном: попадать под сокращение и покидать насиженное, привычное, нагретое задом место не хотелось никому.

Главную головную боль для начальства составляли блатные. С этими было тяжелее всего. Их в институте — большинство. Кадровик хватался за голову, бегая с выпученными глазами. Весь институт блатной, ну весь! Абсолютно некого сокращать.

Сотрудники роптали и ненавидели друг друга. Бывшие приятели становились чуть ли не врагами. Они подозрительно озирались по сторонам, ловя малейшие намеки в свой адрес. На некоторых накатывало трудолюбие. Эти назойливо лезли на глаза начальству, доказывая собственную незаменимость.

Мэнээсы начинали приходить вовремя на работу! Это было труднее всего. Если кому-то не везло, и человек все же задерживался, сотрудники радостно смотрели на несчастного, фиксируя каждую минуту.

Ага, голубчик! Уж тебя-то в первую очередь… Они готовы были мстить опаздавшему за бессонницу, которая мучила их по ночам, потому что боялись проспать.

Местный ловелас и всеобще признанный любимец женщин утратил светский лоск и вяло реагировал на дам. Он не мог работать в такой нервной обстановке! Еще немного, и придется обращаться к врачу по поводу сексуального растройства. Его творческая возвышенная натура плохо переносила подобные передряги.

Каждый боролся за свое место, как мог.

Самые мудрые и дальновидные тайком составляли списки, кто сколько раз ездил в колхоз на осеннюю уборку овощей, кто работал на стройке, кто — на овощной базе.

У Мастинского, когда он перешел во ВНИИ, сложилось впечатление, что основная часть работоспособных сотрудников трудилась именно там: на овощных базах, на стройках и на уборке урожая. Иногда начальники отделов неделями, а то и месяцами не видели своих сотрудников и забывали об их существовании. Когда те появлялись на службе, они ломали голову, не зная, чем их занять.

Пока продолжалась акция по сокращению, никто никуда не отпрашивался, ни у кого ничего не болело. Хроники, которые чуть что брали больничный, тоже ежедневно шлялись на работу, где от них уже успели отвыкнуть. Они добавляли беспокойства и вносили лишнюю нервозность.

Обстановка во ВНИИ была фронтовая. Сотрудники напоминали работников какого-нибудь завода «Калибр» времен сталинских репрессий.

Некоторые применяли другой способ, чтобы выжить. Забывали на время про модные тогда джинсы и пижонские свитера и натягивали на себя такое тряпье, что стыдно смотреть. В ход шли лежалые костюмы и траченные молью жилеты. У некоторых проявлялась патологическая страсть к нищенству. Потом, в нестабильное время перестройки и тяжелую годину реформ, они реализовали свои способности в полной мере.

Недалеко от ВНИИ, в соседнем переулке, находился католический костел.