– Нет, – говорю я после долгой паузы. – Это ты. Помнишь, как ты сказала «музыка в ушах слышащего»? Ты тоже так можешь, легко.

Мы видим первый указатель на Нэшвилл. Потоки музыки омывают машину во всех сторон. Они так ощутимы, что я могла бы высунуться из окна и окунуть в них руку. Огней большого города становится все больше и больше, неон расплескивается во все стороны, и ночь изгибается над нами, темная и сверкающая, как вечный вход в пещеру чудес. Мы одновременно замолкаем, кофеин наконец склоняет наши головы, умиротворенные водоворотом цвета и шума за окнами машины. Тут, внутри, мы чувствуем себя удивительно уютно, сидя вот так, бок о бок, как слова, связанные незримыми узами.

Ну конечно, она бы тоже так могла, думаю я. Она могла бы написать всю следующую главу.

Весь год я ловила себя на том, что каким-то образом оказываюсь в отелях – прямо как бесплатный экземпляр Библии. Я стояла в свете гостиничных ламп, включала себя и созерцала. Я знаю все виды отельного мыла. Все виды отельных насадок для душа. Знаю все самые популярные отельные картины: пляж, пустой, как после Апокалипсиса, разгневанную бежевую кошку, сумасшедшие квадраты, цветущая роза. Одну за другой я распихиваю по карманам бесплатные ручки и одну за другой запоминаю надписи у них на боку. Оставь след своей гениальности, шепчет мне разлинованный отрывной блокнот «Мариотта» – очень оптимистично и прямо-таки трогательно. Весь год я просидела в отельных номерах, и за весь год в них не произошло ровным счетом ничего примечательного, и в этом, наверное, и была их прелесть. Но сегодня вечером все иначе.

Потому что моя матушка свято уверена, что на отельном белье осталась чья-то сперма. Мы в Нэшвилле, на часах – полночь, и моя матушка обыскивает простыни на предмет засохшей спермы. Мы с нетерпением ждали невинного христианского визита в город блесточек, ковбойских сапог, белокурых волос и здорового образа жизни, а вместо этого приехали в столицу спермо-безобразия.

Происходит это следующим образом: после того, как мы весь день провели в машине, заблудились по дороге в город и поужинали в местной забегаловке, где работали в основном начинающие кантри-исполнители, мы приходим к выводу, что заслужили небольшой отдых. Мы регистрируемся в отеле «Хайатт», умываемся, переодеваемся в пижамы, одинаково зеваем, а затем весь мир вдруг замирает. Мама откидывает одеяло и громко ахает. Судя по выражению ее лица, я смело могу утверждать, что она увидела на простыне чью-то сперму. Она запрокидывает голову и издает вой, пробирающий меня до костей. В нем – страдания тысяч и тысяч сперматозоидов, лишенных телесного тепла. Это худший кошмар католика: чьи-то души, размазанные по простыне.

– Потрогай! – велит мне она. – Потрогай и скажи мне, что это!

Я молча взываю к пятой заповеди и прошу ее хотя бы сейчас, на этот раз избавить меня от ее пут. Неужели это то, как Господь хочет, чтобы я чтила мать свою – лапая чьего-то несостоявшегося ребенка на отельном матрасе? Разве когда Моисей сошел с вершины горы, он заставлял людей трогать такое?

Я молчу подчеркнуто долго, чтобы эта пауза как следует наполнилась смыслом.

– Мам, я не собираюсь трогать чью-то сперму.

– Просто потрогай и скажи, она это или нет.

– Пожалуйста, не заставляй меня трогать чью-то сперму.

– Если бы я не трогала сперму… тебя бы на этом свете не было!

Одного лишь взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что у меня нет выбора. Я протягиваю дрожащую руку, и она вдруг меняет свое решение.

– Нет-нет, подожди! Сначала зайди в этот свой интернет и набери в гугле «как долго сперма остается живой?»

– Мам, ты же католичка! Разве это не главная тема, в которой должны разбираться католики? Разве не вы пишите целые книги о том, сколько живет сперма?

– Я не помню! Посмотри же скорее, мы должны узнать!

Согласно интернету, есть два варианта. Сперма или умирает сразу же после того, как покинет тело, или живет вечно, сначала на земле, а затем уже на небесах, с обожанием колотясь о божественные яйцеклетки. Решить так никто и не может.

Самостоятельно мне с этой ситуацией не справиться, поэтому я лезу в Твиттер и рассылаю вести о моем текущем бедственном положении так быстро, как только могу печатать. Начинаю с самого начала и стараюсь не тратить слов впустую. «МОЯ МАМА СЧИТАЕТ, ЧТО НА КРОВАТИ В ОТЕЛЕ ЧЬЯ-ТО СПЕРМА, И ПЫТАЕТСЯ ЗАСТАВИТЬ МЕНЯ ПОТРОГАТЬ ЕЕ, ЧТОБЫ УБЕДИТЬСЯ, ЧТО ЭТО ИМЕННО СПЕРМА. НЕТ, МАМА, Я НЕ БУДУ». На мой твит тут же отвечает один из моих подписчиков: «Потрогай сперму. Потрогай сперму вместе с мамочкой».

Жалкий софизм становится реальностью, и в этот момент в окна нашего отеля начинает колотиться страшная буря. Небеса с треском разверзаются у нас над головой и длинные капли дождя, угрожающе шевеля своими хвостиками, начинают биться в стекло. Вспышка молнии освещает комнату, и я вижу, что моя мать изменилась. Ее глаза так широко распахнуты, что кажется, будто никогда больше они смогут закрыться. Волосы стоят дыбом. Она похожа на Эдгара Алана По, которого на скользких ночных улицах преследует комочек злой спермы. Ее так трясет, словно кто-то накончал на ее могилу. На лице мамы начинает потихоньку проступать безошибочно узнаваемое выражение. Я его хорошо знаю. И я, и все остальные ее дети. Мы знаем его с младенческих лет, с тех пор, как оно с нежностью накрывало нас, мирно лежащих в своих кроватках.

– Мама, нет! Мы не будем звонить в полицию.

– Может, хотя бы немножко… позвоним?

– Совершенно исключено. У них нет спермо-спецназа.

Она быстро прикидывает расстояние до телефона, а затем делает кувырок на кровати. Ловкий ход, ни дать ни взять грабитель, собравшийся украсть Поллока из Музея современного искусства. Если полиция не приедет к ней, она сама притащит к ним этот матрас – голыми руками. Она выныривает из кувырка с кошачьей грацией, хватает телефон и начинает набирать номер стойки регистрации, но я знаю, к чему это может привести, и выхватываю у нее телефон. Однажды мне пришлось переезжать из одного номера в другой посреди глухой ночи, потому что мама увидела на полу в ванной чей-то курчавый волосок, и я еще тогда дала себе клятву, что никогда не позволю этому случиться вновь («Лобковые волосы не заразны!» – убеждала ее я. «Тогда почему они растут у всех?!» – парировала она). Я швыряю телефонную трубку и мы с мамой смотрим друг на дружку, тяжело дыша. Она хитро меняет тактику.

– Думаешь, я слишком остро реагирую?

Я тщательно обдумываю свой ответ. Реакция моей матушки иногда неотличима от одержимости бесами, но не всегда разумно говорить об этом вслух.

– Я так понимаю, «клевая мама» не стала бы заморачиваться на сперме? – не отступает она.

– «Клевая мама» только о ней бы и думала.

Бинго.

– Да, верно. Какое уж тут веселье, когда знаешь, что кто-то где-то ведет себя омерзительно.