могли бы стать. Но за ее жизнерадостными письмами следовали долгие недели, а то и месяцы молчания. Потом приходило написанное торопливым почерком письмо, сжатое, путаное. Такие послания меня пугали. Кто заботился о Лиз в сумрачные дни ее матери? Я умолял Роми позволить мне видеть малышку, но никогда не прибегал ни к малейшим угрозам. Я хорошо усвоил урок. Моя жизнь висела на ниточке, натянутой между почтовыми ящиками Парижа и Биаррица.

Я посылал обеим небольшие подарочки. Пустячки, которые могли бы вызвать у них улыбку или воспоминание обо мне, позволить проскользнуть в их каждодневную жизнь через пластинку, игрушку, плюшевого мишку, книгу, которые, как я воображал в мечтах, лежали у их кроватей по вечерам или за завтраком на столе. Я убеждал себя, что время сделает свое дело. Что мы снова обретем друг друга. Ведь Роми наверняка ждала, когда у меня появятся серьезные средства. Чтобы она могла жить музыкой, купить квартиру, стильный черный «бугатти»…

Поэтому я продолжил играть. С блеском и без каких-либо угрызений. Деньги позволяли мне покупать все более шикарные костюмы, еще более дорогие картины и прочие финтифлюшки, предназначенные ублажать богатых. В день, когда умер отец, так и не дождавшись, пока я наберусь духа попросить у него прощения, я вложил все свои сбережения в газету.

Le Courrier basque была представлена как новый конкурент Sud-Ouest. Я нанял серьезных журналистов. Сам определил редакционную политику. Помимо местных новостей, мы публиковали авторитетную кинокритику. Финансово газета превратилась в черную дыру быстрее, чем я смог бы выговорить эту фразу. Но я был ее владельцем! Я сразу написал о своем приобретении Роми. Уточнив, что я сам пишу статьи, когда время позволяет, и похваставшись тем, что я теперь и журналист, и главный редактор. А поскольку я единолично решал, что должно появиться на страницах газеты, – о, этот самодовольный тон! И как я мог поверить, что это заставит ее вернуться? – то я постоянно публиковал загадочные тексты как закодированные послания, адресованные только той, кого я любил. Таким образом, объявление об очередном бракосочетании Лиз Тейлор разместилось на развороте между двумя статьями о баскской политике. Я заплатил состояние за развернутое интервью с Борисом Вианом и воспользовался случаем, чтобы попросить его подписать виниловую пластинку, которую отправил Роми. Для Лиз каждый раз печаталась целая полоса с играми для детей и описанием забавных происшествий для девочек, обожающих овечек. Вроде такой: «В одной овчарне обнаружен живой медвежонок!» А в день ее рождения редакции было велено публиковать только хорошие новости.

Особого будущего у Le Courrier basque не предвиделось, но она была важной связью между моими девочками и мной. На их адрес каждый день высылался экземпляр. Я подписывал свои статьи разными псевдонимами. Дон Локвуд[11]. Поющий под дождем. Джанго.

В своих письмах я настойчиво спрашивал: когда я смогу приехать повидать дочь? Ей скоро исполнится шесть лет. Это уже тот возраст, когда она сможет все понять. Рассказывала ли ей Роми обо мне? Ее ответы приходили все более нерегулярно. Письма становились путанее. Она утверждала, что ей угрожают. Что она боится. Чего? Она не отвечала. Тогда однажды вечером я не выдержал и отправился в Париж. Постучал в ее дверь. Она была не одна. Устроила скандал. Грозилась, что вызовет полицию, если я немедленно не исчезну.

Я подчинился. Я слишком любил свою дочь, чтобы рискнуть ее потерять. И смирился. Сжав зубы. Продолжая кричать о своей нежности и надеждах в письмах и в передовицах Le Courrier basque, которые не читал никто, кроме них двоих.

А однажды все мои письма вернулись.

«Адресат выбыл».

33

Я уже собираюсь садиться в машину, как Пейо сует мне в руки ящик с овощами. Несколько пучков лебеды, китайская тыква и разноцветная морковь, к которым он добавил букетик крокусов.

– Для Розы, – уточняет он.

Потом на доске, которая встретила меня в первый день, он пишет: «Меня нет». Сегодня завсегдатаи отправятся перекусить в другое место. Все наши помыслы заняты малышкой. Мы с Пейо договариваемся встретиться в больнице.

По дороге я решаю сделать крюк – заехать домой к Базилио и предупредить, что на сегодня он свободен, а главное, что Гвен понадобится наша поддержка. Мой молодой подручный живет недалеко. У его отца ферма рядом с больницей Сен-Блез; это большая каменная постройка, окруженная пастбищами, где пасутся овцы, коровы или лошади – в зависимости от времени дня и года. Солнце уже добралось до зенита, когда я сворачиваю на косогор, ведущий в имение. Длинная пыльная дорога, в конце которой сидит на страже старая собака. Она начинает лаять при моем приближении. Позади нее без особого воодушевления щиплет траву стадо.

Дом красив, хотя и безо всяких излишеств. Каменное строение, чьи строгие очертания смягчило время. Во дворе несколько кустов герани соседствуют с кроличьими клетками. Перед дверью пара резиновых сапог, в которой я узнаю обувку Базилио.

– Есть кто дома?

Никакого ответа. Я обхожу дом вокруг. Заглядываю в стойло. В курятник. Базилио нигде нет. Я уже готова вернуться в машину, когда внезапно до меня доносится приглушенный звук, вроде как музыка. Нет, не музыка, скорее глухой шум. Тяжелый рок, от которого из ушей идет кровь.

– Базилио!

Я открываю небольшую дверь, ведущую в пристройку. Музыка становится громче.

– Базилио! – повторяю я, заходя в помещение.

Меня обволакивает запах карамели. Я замечаю нескладный силуэт нашего подручного, который спиной ко мне корпит над чем-то за столом из нержавейки под двумя яркими лампами. Помещение заполняют три печи, холодильник, десятки инструментов, но главное и самое впечатляющее – это с десяток драконов. Маленькие и побольше, самых разных цветов, вылепленные с невероятной точностью деталей. Так и ждешь, что они сейчас оживут, замашут хвостами и вцепятся когтями тебе в руку.

Музыка настолько оглушительная, что Базилио не слышит моих шагов, сосредоточившись на полупрозрачном тесте, которое он энергично месит.

– Базилио, я…

Он резко поворачивается и издает вопль, прижав руку к сердцу. Еще немного, и он рухнет плашмя.

– Шеф!

– Господи, Базилио! Но… ты…

Теперь я сама начинаю заикаться. И не могу найти слов. Передо мной профессиональная кондитерская лаборатория. Но главное – мальчик с золотыми руками.

– Ты не говорил мне, что…

Сахар. Базилио лепит из сахара. Скрупулезная, трудоемкая работа. И уж точно доступная далеко не всем, что я могла засвидетельствовать лично в тот раз, когда решила испытать свои силы в «Ферранди». Я разглядываю невероятные творения, населяющие пристройку. И вспоминаю изумительные десерты в холодильнике Розы. Подношения для Гвен. И ту непринужденность, с какой Базилио взял на себя изготовление шоколадных слоев торта в день приезда туристов. Я так и не нашла времени спросить его тогда. Уверенная в том, что… Кстати, в чем? Мне вдруг становится стыдно.

– Базилио, это просто чудо!

Я рассматриваю драконов одного за другим, потрясенная огромным трудом, скрытым за каждым изгибом туловища, тонкостью усов, переливом цвета. А я-то отправила этого мальчика мыть посуду!

Багровый Базилио пытается выдавить хоть слово. На этот раз у меня полно времени, чтобы его выслушать. Он всегда увлекался кондитерским делом. Не пропускал ни одной телепередачи на эту тему. Ночами ставил тесто, формовал, глазуровал, взбивал, покрывал слоем безе. Но главное – прял сахарные нити, чтобы сплести из них фантастических монстров.

Он предлагает мне стул. И достает из холодильника невероятно изысканную тарталетку.

– Песочное тесто, медовый крем с миндалем, мусс из лавандового меда и апельсиновое пюре, – объявляет он на одном дыхании и протягивает мне трезубую вилку. – При… приятной дегустации.

Я узнаю пирог, приготовленный одним из кандидатов на победу в «Колпаке шеф-повара» прошлым летом. Темой тогдашнего конкурса был мед. И этот торт, «Абелла», тогда завоевал победу.

Я кладу кусочек на язык. Закрываю глаза, ослепленная взрывом вкусов и текстур.

– Базилио… это несравненно.

– Я… у… у… улучшил