поэтому у нас был свой ритуал. Она вставляла в видеомагнитофон кассету. На экране Дон Локвуд и Кэти Селден начинали дуэт: «Я пою под дождем…» Эта цветная музыкальная комедия трогала ее до слез, а я так никогда и не смогла понять почему. Может, дело было в уходящем времени? Мы немного танцевали – причем я повисала на маме, обхватив ее за ноги, – а потом садились за стол. Тартинки с соленым маслом и молочный шоколад. Никаких свечей. Слишком банально. Заканчивали мы вечер на крыше, укутавшись в одеяла и любуясь Парижем. Ни один мой взрослый день рождения не мог сравниться с теми.

– На самом деле ни Поль, ни я не знали, чего ждать, – продолжает Пейо. – На всякий случай мы не ели весь день, чтобы оставить место в желудке для ужина. А потому, едва сев за стол, набросились на хлеб.

Он улыбается при этом воспоминании.

– Нам все было в новинку. Помню, на нее произвела огромное впечатление винная карта: «Двенадцать страниц одного только красного!» – воскликнула она. Мне кажется, я и сейчас слышу ее голос. К сожалению, в тот вечер мы были вынуждены ограничиться водой. Всего моего бюджета хватило бы только на скромный графинчик! А потом прибыло легендарное блюдо этого ресторана: эскалоп из лосося под щавелем…

Он делает паузу.

– Это было ошеломительно. Взрыв вкусов на языке. А цвета, а текстуры! Неожиданные сочетания. Я ощутил блаженство. Я поглядывал на соседние столы: мне хотелось всего отведать. Я подсчитывал в уме, сколько времени мне понадобится, чтобы отложить достаточно денег и вернуться сюда, когда метрдотель поставил перед нами новую тарелку. Кабачки с кабачковыми же цветами, фаршированные лангустинами.

Стоило прозвучать этим словам, как у меня слюнки потекли.

– Я предупредил официанта, что мы этого не заказывали. «Наш шеф желает, чтобы вы попробовали», – ответил он. Дальше последовала тележка с сырами – длиннее, чем день у голодающего. Вальс десертов, одним из которых было хрустящее пирожное с персиком и мятой, на вершине которого горела свечка. Казалось, наша трапеза никогда не кончится. У старой Поль выступили слезы на глазах. А потом к нам подошел сам шеф-повар. У меня не хватало слов, чтобы поблагодарить его. «Это я вас благодарю, – ответил он. – Вы оказали честь моей кухне».

Так Пейо встретил человека, который изменит всю его жизнь. Шеф-повара, который готовил, вкладывая всю душу. Человека большого чувства, который любил людей сильнее, чем почести. В тот день Пьер Мендоза понял, что тоже станет шеф-поваром. И что все его существование будет посвящено тому, чтобы вызывать у других такое же потрясение, какое испытал он сам за эскалопом из лосося под щавелем.

Возвращается медсестра. Меряет давление Нин, хмурится. Мы бросаем на нее вопросительные взгляды, но она выходит, не сказав ни слова. Я накрываю одеялом плечи Гвен. Та чуть шевелится во сне.

– А твой ресторан? Почему ты его бросил? – спрашиваю я, раз уж Пейо распахнул дверь исповедальни.

Он мрачнеет.

– Сибилла? – рискую спросить я.

Он кивает.

– Мне так странно слышать, как ты произносишь ее имя. Последний раз я рассказывал эту историю десять лет назад старому Эчегойену.

Он вздыхает.

– Кухня придала смысл моей жизни. И она же ее разрушила.

И вот в сближающей безликости этой палаты, где крошечное сердце вот-вот перестанет биться, он начинает свой рассказ. Красавица Сибилла со своими бикини в кружавчиках и виолончелью последовала за ним в Лондон. Там Пейо учился у лучших из лучших. Обзавелся хорошими связями. Успех следовал один за другим, и он скоро оказался во главе собственного ресторана. Получил одну «звезду», потом вторую. Работал как сумасшедший, жертвуя сном и здоровьем. И любовью тоже. Знакомая песня. Вот только в его жизни была Сибилла. А вскоре еще и Оскар. Смеющийся младенец с пухленькими ручками, преобразивший жизнь Пейо. Молодой папаша с ума по нему сходил.

– Видела бы ты меня в тот день, когда он появился на свет! Я расцеловал врача, акушерок и даже чиновника мэрии!

Его глаза вспыхивают при этом воспоминании. В то время молодой шеф-повар был на взлете. Жизнь ему улыбалась. Слава была готова принять его в свои объятья. Он же сумел высвободить немного места в жизни для маленького человечка. Столько, сколько смог.

– Кухня – дело тяжелое, – глухо произносит он. – Там столько же страсти, сколько и самопожертвования. С шести вечера ты у плиты. Ждать от меня сказок на ночь было бесполезно. Как и поцелуя в лобик перед сном. Если твое призвание кухня – значит, ты смиряешься с тем, что никогда не пожелаешь сыну спокойной ночи.

Он встает и подходит к окну.

– Сибилла жаловалась. Часто. Малышу был нужен отец, а работа поглощала меня целиком. Я отбивался от ее упреков. Неужели она хочет, чтобы я отказался от карьеры? Неужели не может немного потерпеть? Я нацелился на третью «звезду». А для этого мне пришлось пойти на вложения: декор, посуда, цветы, персонал. И, хотя ресторан всегда был полон, я по уши влез в долги. «Мишлен» держал мою жизнь в своих руках, мне нужна была третья «звезда», я жил только ею. Я не сумел увидеть и не сумел осознать, что моя жизнь тогда находилась в ладошке карапуза, который требовал своего папу.

Пейо долго молчал, глядя куда-то за окно.

– И вот однажды Сибилла решила, что с нее хватит. После энного спора она поставила вопрос ребром: или она, или ресторан. Вечер выдался тяжелым, я совершенно выдохся. Я не понял, что это конец. Что завтра уже не наступит. Она забрала Оскара, свой чемодан и наше будущее. А я позволил ей уехать.

Его голос ломается.

– У меня не было шанса попросить прощения. На дороге машину протаранил грузовик. Сибилла выжила.

Молчание. Я жду продолжения. Его нет. У Пейо не хватает слов. Мое сердце сжимается. В ту ночь гигант с золотыми руками потерял смысл жизни. Ему и не надо больше ничего говорить. Схождение в ад. Закрытие ресторана. Гаснущие звезды. Будущее, покрытое мраком. Все это мне так знакомо.

Я обнимаю его. Вокруг запах дезинфекции, пиканье мониторов, жесткие простыни, внутривенные капельницы. И посреди этого – плачущий Пейо. Его тело содрогается от рыданий. Раны не зарубцевались. Кому, как не мне, знать, что бывает траур, который невозможно изжить, он обрекает вас на вечное существование с призраками. А его собственный призрак – малыш, от горшка два вершка.

Я снова вспоминаю свой первый день в «Жермене». Нашу ссору на кухне. И корю себя. Когда сталкиваются два горя – летят искры. Часто других упрекают в том, что ненавидят в самих себе. Я была на нервах. А он махнул на все рукой. Пейо представлял собой пример того, кем я боялась стать. Упавшая звезда, пустое место. Я, шеф-повар, почти получившая «звезду», обвиненная в домогательствах. В жестоком обращении.

Я вздыхаю. Как и Пейо, меня тоже уничтожила кухня.

Однако в бледном свете этого осеннего утра мне в голову приходит ослепительная мысль. Я теперь не одна. А вдвоем мы, возможно, сумеем подняться на ноги. Здесь я нашла семью. И друга.

Бальтазар

Я продолжил играть. Больше от скуки, чем по необходимости. Я ни в чем не нуждался, а главное, у меня не осталось тех, на кого мне хотелось бы произвести впечатление. Я жил один. Случайные женщины иногда залетали в мою постель, но ни одна не стоила и мизинца Роми. Мое сердце застыло, как насекомое в янтаре, в ожидании освобождения от чар, которые наложила на меня огнеподобная рыжая женщина в лето, когда мне исполнилось двадцать.

Карточные игры привлекают немало бабочек, готовых сжечь свои крылышки. Измученные бессонницей потерянные души, стремящиеся забыть самих себя. Через мой стол прошла череда странных персонажей. Темные стороны гостей, с которыми я когда-то сталкивался на вилле во время приемов маркизы. Опальные политики, пристрастившиеся к игре актеры, студенты без гроша, напоминавшие меня в юности. А однажды появилась вдова.

Было это зимним вечером. Улицы Биаррица окутал ледяной туман. После