– Васька! Ты-то как здесь оказался?

Васька в руки не идет. Предпочитает соблюдать дистанцию.

– Интересно, как ты тут выжил? Тут же температура была сто градусов! А-а-а, понимаю! Ты спрятался ближе к корпусу, а корпус-то холодный. Там и вода есть – конденсат на стенках. Ох и хитрый же ты, Васька!

Робертсон возвращается на пост, приваливается к стенке, закрывает глаза и улыбается – он теперь не один.

Через какое-то время он забывается – он уже больше суток не спал. Как только глаза смыкаются, так немедленно кто-то трясет его за плечо – перед ним стоит Балаян, а рядом с ним – его матросы.

– Что же ты, Робертсон, переборку на болт не закрыл?

– Я закрыл.

– Как же, по-твоему, мы сюда вошли?

– А как. был же пожар.

– Был пожар, мы с ним дрались.

– Но вы же все умерли? Или нет? Вы не умерли?

– Пойдем с нами, Саша Робертсон, там лучше.

– Где это «там»?

– Так, откуда мы за тобой пришли.

Балаян протянул ему руку, Робертсон уже было подал ему руку, но потом отпрянул.

Он открыл глаза – в отсеке никого не было. Он немедленно обежал все – никого.

– Черт! – он привалился к стене. – Привиделось! Ятак с ума сойду! Здесь где-то должна быть еда!

На корабле эвакуация. К лодке подошли теплоходы – экипаж переходит на них.

– На лодке остается аварийная партия и в каждом отсеке по вахтенному! – говорит командир старпому.

– Товарищ командир! – к нему обращается Рустамзаде. – Можно я пойду в первой аварийной партии? Там Робертсон, товарищ командир!

– Начхим! Там, кроме Робертсона, еще тринадцать человек в корме!

– Да, я знаю!

– Хорошо! Старпом!

– Я!

– Анатолий Иванович, включите начхима в состав первой аварийной партии!

– Есть!

– Спасибо, товарищ командир! – говорит Эдик.

– Васька, Васька, а я нашел НЗ! – Робертсон возится с бачком. – Тут у нас питьевая вода, печение, сгущенка, тушенка, нож для вскрытия банок – красота! У нас с тобой есть еда, Васька! Эй! Ты где? Ну ничего, сейчас вскрою тушенку, и на запах ты сам выйдешь.

Робертсон доедает банку тушенки.

– Васька! Тушенку будешь?

Он выкладывает Ваське немного тушенки, а потом приваливается спиной к стенке. Он сидит на посту, глаза после еды закрываются сами. Последнее, что он подумал: «Мне нельзя спать! Мне нельзя спать!»

– Вера Ивановна! – Света опять стоит под дверью командира. Кажется, что она никуда отсюда не уходит.

– Да, девочка!

– Вера Ивановна, а он будет стучать? Они ведь стучат, правда?

– Они стучат. Ты проходи, чего стоять на пороге.

Вера Ивановна выглядит очень уставшей.

– Вы меня извините, Вера Ивановна, что я так часто, но мне просто не к кому.

– К ним подошли теплоходы, и большая часть экипажа уже перешла на теплоходы. На лодке остались только вахтенные. Лодка взята на буксир. Ее ведут в базу.

– А когда ее приведут?

– Все зависит от скорости. Сейчас там шторм, поэтому все медленно. Главное, чтоб трос не оборвался.

Шторм. Теплоходы идут медленно. Трос может оборваться в любой момент. Командир на ходовом мостике вместе со старпомом.

– Только бы трос выдержал.

– Тут главное, чтоб без рывков!

– Тут одни только рывки!

– Трос потом замучаемся заводить!

Робертсон проснулся от громкого шума. Ему приснилось, что он падает в водопад. Качало. А шум возник от того, что Васька таскал по палубе пустую консервную банку. Надо обойти отсек.

Робертсон поднимается и, шатаясь, начинает обход отсека. Он смотрит, не течет ли где. Потом он делает запись в журнале: «Течи нет. Температура переборки снижается. Девяносто градусов. Температура снижается медленно. Наверное, там что-то еще тлеет».

– Температура снижается, но медленно! – докладывают командиру на мостике, стараясь перекричать ветер. – Наверное, еще сохранятся очаги тления. Сейчас она около девяноста градусов. Вскрывать отсеки нельзя! С поступлением кислорода возможна вспышка!

– Хорошо! Ждем!

«Очень болит голова, – делает запись Робертсон. – Мне надо поспать. Я боюсь спать. А вдруг чего? Я все время обхожу отсек. Это помогает. Я стучу. Я стучу все время. Наверное, меня не слышат. Обе линии вала вращаются. Мы идем в надводном положении. Мы очень медленно идем. Надо спать».

Робертсон засыпает. Запахи, звуки. Ему снится, что он в саду. Очень красивый сад. В саду к нему подходит девушка. Она похожа на ту, что на картинке, и на Свету. «Пойдем, – говорит девушка, – я тебя выведу. Это очень легко».

Они идут по лабиринту. Это подземелье. Пещера. Длинный проход, в руках факелы – навстречу им попадаются люди, много людей. Они все молчат. «Кто это?» – спрашивает он у девушки. Она прикладывает палец к губам: «Тс-ссс! Тут нельзя говорить! Нас могут услышать!» – «Услышать? И что тогда?» – «Тогда беда, беда».

Потом – удар, боль. Больно голове.

Робертсон проснулся. Он свалился набок и ударился головой о прибор.

– Надо замерить содержание угарного газа. А кот? Где кот?

Робертсон всюду ищет кота – кота нигде нет. Он мечется по отсеку – нет кота, будто его никогда здесь и не было.

– Господи! Неужели я схожу с ума? Я же видел кота! Он здесь был! Был! Господи! Спаси меня, спаси! Так не может быть! Я не должен умереть! Ты же меня один раз уже спас! Надоумь меня, Господи! Да! Я же могу открыть люк десятого и выбраться наружу!

Он бросается к люку и пытается его открыть. Люк не поддается. Робертсон борется с ним, а потом спускается, падает на посту в кресло, приваливается спиной к стенке, замирает. Рядом с ним кто-то есть. Перед ним стоит Балаян и еще люди.

– Саша, – говорит Балаян, – Мы за тобой! Пойдем с нами! И все будем вместе!

– Нет! Нет! Вы умерли. Я не хочу.

– А ты разве жив, Саша?

– Я жив! Конечно, я жив!

– Посмотри, ты не можешь встать, пошевелится.

Робертсон действительно пытается пошевелиться, но ему это не удается. Он не может шевельнуть ни рукой ни ногой. Наконец он переворачивается, встает на четвереньки – стены, пол, потолок стремительно вырастают, уходят ввысь, а он маленький – и он кричит, кричит. Ему отвечает криками тропический лес.

Просыпается он в испарине. Взгляд на часы – он спал ровно двадцать минут.

– Это был сон. Надо спать. Если я не буду спать, то сойду с ума. Надо обойти отсек и постучать. Надо попытаться открыть люк.