– Хорош уже меня подкалывать! – разозлился Ворон, закуривая. – Ну, облажалась охрана – бывает.

– Ой, я утомилась тебе прописные истины выкладывать! – отмахнулась Коваль, вставая. – Надумаешь серьезно говорить – позвони, а нет – больше не дергай меня. Да и с придурком этим, что меня на мушке держал, сам разберись как-нибудь, ага?

Пока Ворон соображал, что к чему, она уже прихватила сумку и вышла из комнаты, спустилась вниз и сдернула с вешалки шубу. Из кухни показался Леон:

– Уезжаете?

– Да. Ты не отвезешь меня в город?

– Сейчас, только предупрежу.

Пока Леон бегал к Ворону, который даже не соизволил спуститься и попрощаться, Марина оделась и вышла на крыльцо. Падал тихий снег, совсем нехарактерный для начала апреля, но в этот регион весна что-то не спешила в этом году. «Началось какое-то пятое время года – дерьмель», – про себя подумала Коваль, спускаясь с крыльца прямо в запорошенную снежком лужу. Скептически взглянув на свои замшевые сапоги, она вздохнула и направилась к машине. Леон, на ходу накидывая кожаное полупальто, нагнал ее уже возле «Лексуса», открыл дверку заднего сиденья:

– Добро получил.

– Красавчик, – пробормотала Марина, усаживаясь на белое сиденье.

Через минуту они уже выехали из двора и направились в сторону трассы, ведущей в город.

– Слушай, Леон… а что – дела-то у хозяина на самом деле так плохи? – поинтересовалась она, чуть приоткрыв окно и вынув сигарету.

Леон неопределенно пожал плечами, и Коваль про себя приплюсовала ему очко за умение держать язык за зубами. Собственно, кто она такая, чтобы задавать вопросы? Верно, просто какая-то Мишкина знакомая, не больше. Значит, придется добывать информацию как-то иначе. Или вообще забыть об этом визите – что, разумеется, предпочтительнее.

В молчании они добрались до дома, где Коваль и Хохол сняли квартиру, и Марина с облегчением увидела припаркованную во дворе прокатную машину. Женька был дома, и это немного успокоило ее.

Попрощавшись с Леоном, Марина поднялась на второй этаж и перед дверью вдруг замерла. Что она сейчас скажет мужу, как поведет себя? И как отреагирует Женька? Она поймала себя на том, что, возможно, впервые не может предсказать, как поведет себя Хохол, и это открытие неприятно удивило.

– Боюсь я его, что ли? – пробормотала Марина с удивлением и вынула ключи.

Света в квартире не было, не работал телевизор, вообще не было слышно никаких звуков – полная тишина и темнота. Марина скинула шубу, стянула промокшие сапоги и прошла в большую комнату. Никого. Никого и в спальне, широкая кровать по-прежнему заправлена бело-голубым покрывалом, обе подушки в чехлах лежат сверху. Оставалась кухня, и вот там-то и обнаружился Хохол в компании бутылки пива. Еще несколько, уже пустых, стояли под столом, а Женька в безрукавной белой майке и тренировочных брюках сидел за столом и сжимал наполовину опустошенную посудину в изуродованном кулаке. Марина дернулась, но смолчала – не захотела обострять отношения еще сильнее.

– Отмечаешь что-то? – миролюбиво спросила она, присаживаясь за стол напротив мужа.

Хохол с каким-то даже вызовом приложился к горлышку бутылки и опорожнил ее до дна.

– Молодец, дорогой. Красиво бухаешь.

– Молчи лучше, – предостерегающе произнес Женька абсолютно трезвым голосом, – не доводи до греха.

«Ух ты! – восхитилась про себя Коваль. – А муж-то включил мужика наконец-то».

– Жень… ну, зачем начал? Нельзя ведь тебе! – осторожно попробовала она зайти с другого бока, но и тут не угадала.

Хохол оскалился и сунул пустую бутылку прямо ей к лицу:

– Не вибрируй, дорогая, оно безалкогольное. В семье из двух уродов один всегда должен быть в адеквате. Ну, у нас это я по традиции.

Марина встала и шлепнула ладонью по выключателю, зажигая большую висячую лампу в виде цветка колокольчика. Кухня заполнилась мягким голубоватым светом, невольно сгладившим напряжение. Коваль прищурилась, внимательно глядя в глаза мужа:

– Женька… ну, хватит, а? Чего демонстрируешь-то?

– Иди отсюда, – неласково попросил он, не отводя взгляда.

– Ну, ударь меня, если хочешь, – спокойно отозвалась Марина, не двигаясь с места. – Только ведь сам знаешь, как дальше будет – ну, не устал еще?

– А ты? Ты не устала? Ничего изменить не хочешь? Для разнообразия?

– Разнообразия захотел? А не разопрет?

– Не разопрет, – кивнул Хохол. – Да только ты-то никогда не изменишься. И в отношениях не поменяется ничего – хоть я наизнанку себя выверну. Сто раз говорено уже – надоело перетирать одно и то же.

Марина подошла к нему вплотную и долго смотрела сверху вниз в серые глаза. Впервые за долгое время Хохол не отводил взгляда, и это ее нервировало. «А шутки-то кончились, – поняла она. – Надо что-то делать».

Взяв в ладони его лицо, Марина осторожно коснулась губ и прошептала:

– Прости меня…

– Так не просят.

– Женя…

– Марина, хватит! – Он стряхнул ее руки и встал, ногой задев пустые бутылки под столом. – Ну, хватит – ведь невозможно уже! Я ведь как думал – ну, перекроила лицо, новую жизнь начала, с нуля почти, теперь все пойдет, как у людей! А ты… я теперь только понял, к чему тебе вся эта свистопляска с пластикой понадобилась. Так тебе проще сюда мотаться – никто не узнает, документов левых у тебя – как у дурака махорки. Опять ты меня лохом выставила, да, Коваль? Как всегда – ты королева, а Хохол псина ручная, откуда свистнут, в ту сторону и рванет.

Он распахнул окно и высунулся до половины, как будто хотел остудить пылающее от гнева лицо. Марина прислонилась к стене и молчала. Она совершенно не задумывалась над тем, что Женька, возможно, прав, и она на самом деле затеяла все эти операции как раз для того, чтобы иметь возможность беспрепятственно въезжать в Россию. Наверное, даже себе она не признавалась в этом – или просто не понимала, что все как раз для этого. А Хохол вот понял.

– Ну, что молчишь? Крыть нечем? – насмешливо спросил муж, закрывая окно.

– Крыть незачем, – поправила она, подходя к нему и обнимая за талию. – Женька, ну, вот как ты делаешь это? Никто никогда не мог понять, что у меня внутри творится, а ты вот всегда все знаешь – как так выходит?

– Да, я слишком много знаю, меня пора убрать, – усмехнулся он, чувствуя, что больше не в состоянии сердиться.

– Глупости не говори, да? – попросила Марина, зарываясь носом ему под мышку. – С такими-то талантами ты сделался совсем незаменимым.

– Ох, дура ты, Наковальня, – вдруг проговорил он хриплым голосом и подхватил ее на руки. – Люблю я тебя – света не вижу, потому и терплю это все.

Она закрыла его рот поцелуем, в душе радуясь, что так легко удалось избежать многочасовых разговоров и разборок, выматывавших нервы обоим и не оставлявшим после себя ничего, кроме горечи и еще большего непонимания.