– Лицо и имя знакомы. А близко – нет. Мы буквально месяца три спустя уехали из того района, и больше в церковь я не ходила.

– Мама говорит, это расплата за наши грехи. В лице особы, черной как шершень.

От этих слов она вмиг протрезвела.

– Черный шершень?!

– Ага. Про него написано в «Энтомологических воспоминаниях» Фабра, в любимой книжке брата. Этот шершень, словив долгоносика, парализует его, чтобы не сбежал. И в таком состоянии оставляет на съедение своему потомству.

– А! Ты имеешь в виду королевского шершня? Ну ты сравнила…

– Значит, по-научному он не черный, а королевский? Ну да один черт, в любом случае речь про этого жуткого шершня… – поморщилась она, закусив губу, а затем продолжила: – Хотя да, звучит жестковато. Я ведь похоже отреагировала, когда мама ее так назвала. Но сравнение довольно точное. Ты же видела, как в ресторане брат оплатил счет наличкой вместо карты? А он здесь, между прочим, довольно-таки успешный бизнесмен. Компанией владеет старший брат снохи, но он носа сюда почти не кажет: все больше в гольф играет да путешествует. Именно брат привлек всех партнеров по бизнесу. Их стулья рекламируют даже в модных глянцевых журналах. Недавно они открыли бутик в элитном Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене. Однако брат, представь, не может нормально кредиткой расплатиться, когда кто-то приезжает из Кореи.

Все это звучало странно, до нее не доходил смысл сказанного.

– И телефон его она постоянно проверяет. Не дай бог ей заметить переписку с какой-нибудь женщиной или увидеть его на фото в дамской компании – всю ночь напролет будет выносить ему мозг. Так он и прожил эти сорок лет.

Теперь стало понятно, почему он не предложил сфотографировать ее на свой телефон. С каждой новой подробностью все больше открывалась ей жалкая и печальная ситуация.

«Похоже, я думаю лишь о себе, не считаясь с другими…» – вспомнилась фраза, которая тогда весьма ее озадачила.

– Больше всего она не переваривает людей из церкви – его знакомых со времен учебы в семинарии.

Она лихорадочно сглотнула.

– Оказывается, сноха когда-то давно обнаружила твои письма из Германии, которые брат хорошенько припрятал… И все эти годы она места себе не находит, когда кто-то прилетает из Кореи, особенно если приезжают прихожане нашей бывшей церкви. Знала бы она, Роза, что ты появишься на горизонте только сейчас!

Она поняла, что имеет в виду сестра. Тем самым она хотела сказать, какая же все-таки жестокая и беспощадная штука – жизнь.

– Сейчас уже, конечно, неважно, но тогда брат не шибко-то и хотел бросать семинарию. После сегодняшнего разговора я поняла, что он просто изо всех сил стремился быть с тобой. А раз ты отказалась, веских причин бросать учебу не было. Сейчас я припоминаю: в какой-то момент его будто подменили. Напивался каждый божий день и перестал ходить на мессу. Мы с мамой списывали это на потрясение из-за событий в Кванджу. Просто в голове не укладывалось, как такой веселый, душевный человек мог прямо на наших глазах превратиться в гуляку и пьяницу. Даже сейчас, если честно, не знаю, что послужило причиной: события в Кванджу или все-таки сноха… Хотя сегодняшний разговор на многое открыл глаза. Теперь мне кажется, он резко переменился из-за тебя, Роза.

– Ну… Однозначного ответа, наверное, быть не может. Жизнь состоит из многих вещей. Скорее всего, повлияло все разом… Может, и отец Ромеро…

– Отец Ромеро?

– Да.

Сестра умолкла.

Разве, сталкиваясь с кардинальными переменами в жизни, можно выхватить пинцетом одну-единственную причину и сказать, что дело именно в ней? Вот и сейчас над Манхэттеном бушевал шторм, преграждающий путь весне, хотя уже давно пришло ее время вступить в свои права. И в чем причина этакого безобразия?

– Знаешь, вообще-то, я еще раз видела твоего брата после того рокового дня, – вдруг сказала она.

Тот день четко предстал перед ее глазами. На лице сестры отразилось изумление.

– Надо же, только сейчас вспомнила. Кажется, это произошло менее чем через год после нашего переезда, потому что я еще не бросила учебу и не уехала в Германию. Ты же знаешь, примерно тогда нам пришлось перебраться на окраину Сеула. Однажды рано утром, делая пересадку на «Мён-доне», я увидела твоего брата. Непохоже, чтобы он ждал автобус, так как он стоял под навесом какого-то здания. Опешив, я сама подошла к нему. До сих пор помню, что тогда он, кажется, сразу и не узнал меня. Погоди, или он окинул меня холодным взглядом с немым вопросом, мол, кто это тут у нас?.. Хотя нет, не так. Он вроде бы смотрел на меня, но его взгляд, проходя сквозь мои глаза, мой затылок, был устремлен куда-то в неведомую точку далеко позади.

«Прямо как сегодня», – хотела добавить она.

– Да? В ту пору он еще не бросил семинарию, но часто не ночевал дома. И знаешь, все из-за…

Сестра осеклась. А она не переспросила, ведь и так все понятно, они уже не дети…

– Я хоть и торопилась в университет, подумала, что нельзя упускать такую возможность. Предложила зайти куда-нибудь и выпить по чашке чая. А время было где-то около семи тридцати. Понятно, что в такую рань кофейни еще не работают, но не суть… Он мотнул головой. Как отрезал! Конечно же, я решила, что он не смог простить и презирает меня за то, что в тот день я выскочила из-за стола как угорелая, не согласившись дождаться его из армии. Думала, он на меня страшно зол. Дать бы ему тогда мой домашний номер, но мы были настолько бедны, что даже не могли в нашем захолустье установить телефон… К тому же моя гордость тоже была сильно задета… Я просто села в автобус и уехала в университет. Оказывается, вот такой была наша последняя встреча, если ее можно так назвать.

Сестра, все это время молча смотревшая перед собой, перевела взгляд на нее.

– И все-таки Бог перегнул палку! Как Он мог допустить, чтобы вы столкнулись именно в тот момент? С какой стати, по-твоему, этот парень оказался там в полвосьмого утра?

От этих слов ее сердце, точно с лестницы, кубарем полетело вниз – она никогда не думала об этом в подобном ключе… Надо же, у нее еще остались к нему какие-то чувства. Она растерянно заморгала.

Снова вспомнилось выражение его лица – такое же отрешенное, что и сегодня в ресторане, только более холодное и отстраненное.

– Вообрази, что у него творилось на душе? Надо же было встретить тебя ни свет