«Ванитас» в находящейся в задней части галереи студии для частного показа. Мы долго возимся в поисках освещения, при котором картина произведет наилучший эффект. Пока работаем, пытаюсь раскрутить Клеменси на откровенный разговор, однако та вежливо пресекает все попытки, пока у меня не начинает складываться впечатление, что ей неприятно мое общество.

Наконец картина пристроена, и мы на миг застываем, восхищаясь шедевром.

– Carpe diem, – говорю я.

– Что?

– Лови момент. Тут ведь четко выраженное послание к зрителю, вам не кажется?

– Мне за это не платят, – отрезает Клеменси, и я начинаю жалеть, что не умею держать язык за зубами.

Фавершем настаивает на обеде в приличном месте, считая, что первый день работы следует отметить.

Нас тепло приветствует явно хорошо ему знакомый метрдотель. Залы здесь выдержаны в довольно-таки напыщенных тонах: ковры с богатым узором, по углам отсвечивают бархатные банкетки в золотой и малиновой гамме… Сразу всплывают в памяти папские мантии периода декаданса со средневековых портретов. Столы накрыты накрахмаленными белоснежными скатертями, свисающими длинными изысканными складками.

Фавершем заказывает нам устриц, затем рябчиков.

– Сейчас как раз сезон, – замечает он.

Ужасно хочу его кое о чем спросить.

– Насколько хорошо вы знали моего отца?

– Очень хорошо. Вместе прошли Итон, вместе поступили в Оксфорд. Александер учился в Куинз-колледже, я – в Баллиоле, однако мы состояли в одних и тех же студенческих обществах, так что всегда были близки. Да и в городе после выпуска виделись часто.

Под «городом» Джейкоб, очевидно, имеет в виду Лондон. Если вращаться в тех кругах, что Фавершем с отцом, наверняка столица и вправду сводится до границ небольшого городка. Вероятно, за пределы Мейфэр они выходили нечасто.

– Нет-нет, просто налейте, – останавливает Джейкоб официанта, предлагающего нам продегустировать заказанное вино. – После того как Александер женился, мы стали встречаться реже, и все же Джинни время от времени спускала его с поводка.

– Чем он занимался?

– Разве вы не знаете?

– Слышала, что папа работал в Сити, был секретарем по протокольным вопросам в «Берлингтоне», а вот что это конкретно значило – понятия не имею.

Разыскав в свое время папин некролог в интернете, я с удивлением поняла, что знала о нем далеко не все – это касалось и должности в клубе. Расспрашивала мать, но та отказалась обсуждать со мной его жизнь. «Он много трудился и много играл» – вот и все, что мне было сказано.

Фавершем элегантно вскидывает брови, чешет подбородок и наконец разворачивает на коленях накрахмаленную салфетку.

– Понравилась вам «Ванитас»?

– Восхитительная картина.

– Помните, что находится в правом нижнем углу холста?

Пытаюсь представить себе полотно. Череп с зубами, напоминающими осколки каменной кладки, покрытая плесенью гроздь винограда… Ниже – опавшие, закрученные на кончиках лепестки и – разумеется! – разбросанная колода карт. В самом верху – пятерка червей.

– Он играл в карты?

Если Фавершем намекает, что отец имел высокооплачиваемую работу в Сити, то в этом есть смысл: Александер Холт, с его-то имиджем героя, ни за что на свете не согласился бы на скучную службу. В обществе его обожали. Могла ли его служба не соответствовать высокому личному статусу? «Твой отец у меня на первом месте», – как-то обронила мать, и я ее понимала, хотя сознавать это было больно. Ее слова укрепили во мне преклонение перед папой.

Фавершем, вздохнув, вытирает рот салфеткой. Обычный иронический огонек уходит из его глаз. Теперь в них светится сочувствие, и мне становится неприятно.

– Дорогая, ваш отец был профессиональным игроком.

– Что?

– Он еще в Оксфорде обнаружил, что у него здорово получается.

– Я знаю, что он играл, – к нам часто приходили перекинуться в карты его друзья, но никогда не думала, что папа делает это профессионально.

Представляю себе покрытый сукном квадратный стол в углу голубого зала. После ужина к нему придвигали стулья, и отец с изысканно одетыми друзьями рассаживались вокруг. На сукно ложились колоды карт, появлялись тяжелые пепельницы и граненые бокалы. Мать к ним никогда не присоединялась – обычно устраивалась на тахте у камина, курила и наблюдала за игроками.

Много ли денег проигрывалось в такие вечера? Мне никогда не приходило в голову об этом задумываться, потому что банкнот на столе я не видела. Помню, как один из друзей отца уехал ночью после бурной ссоры, однако я тогда не связала его гнев с проигрышем. В детстве предполагала, что взрослые садятся за карты по тем же причинам, что и мы с Ханной порой играли в «Счастливую семейку» или в «Снап», то есть ради развлечения.

– Вот что я вам скажу, – заговорил Фавершем. – Ваш отец работал по контракту в элитном игровом клубе в Мейфэре – привлекал туда определенную клиентуру. Клубы, подобные «Берлингтону», в середине семидесятых начали остро нуждаться в деньгах. К тому времени они уже не были закрытыми аристократическими заведениями, поскольку многие из их членов оказались на мели, хотя этого и не признавали. Клубам потребовались богатые арабы и нефтяные деньги, которые те приносили в Сити не меньше, чем закачивало туда правительство. Вашего отца наняли, чтобы он принимал новых клиентов, заманивал их, если угодно. Александер не единственный из нашего поколения, кто пошел по подобному пути, но он был лучшим. Такие люди – настоящие лорды – создавали впечатление, что старый мир до сих пор жив.

Меня охватило сокрушительное разочарование.

– То есть мой отец был кем-то вроде манекена в витрине?

– Нет, куда там манекенам… Я уже сказал, что в своем деле он был исключительно хорош. Господи, по-моему, я вас расстроил, Джослин. Простите бога ради. Я и не думал принижать Александера в ваших глазах, полагал, что вы имеете представление о его деятельности.

– Нет-нет, я не расстроена, ничего подобного.

Разумеется, я лгу. Мой мозг напряженно трудится, пытаясь переосмыслить все, что мне известно о родителях. У меня к Фавершему еще множество вопросов, однако задавать их сейчас не следует.

– Мне безразлично, чем именно он занимался. На самом деле я сожалею, что была так далека от папы в конце его жизни.

– Ему тоже от этого было не по себе, дорогая.

Наконец приносят наши блюда, и я пользуюсь возможностью изменить тему разговора.

– Почему «Берлингтон» не продаст «Ванитас» на аукционе? Почему поручили это дело нам?

– Я дал им знать, что у меня есть интерес со стороны потенциального и очень небедного покупателя.

Не могу сказать, что ответ Фавершема меня удовлетворил. Если клуб выйдет на аукцион, наверняка там будет немало покупателей с не менее глубокими карманами. Заметив, что я нахмурилась, Джейкоб пускается в объяснения:

– Думаю, вы понимаете, что частная