испытываю потребности нравиться многим людям, я не страдаю современной болезнью, стремлением к признанию, а расположение двора и людей, с которыми я общаюсь, я изучаю скорее с точки зрения антропологической науки, нежели личных эмоций. Такое хладнокровие не умножает число моих друзей»[226].

Однако расположение короля к тому моменту уже мало что значило. Осенью 1857 года у Фридриха Вильгельма IV стали очевидны признаки помрачения рассудка. Как всегда бывает в таких случаях, прусская столица утопала в интригах. По словам современного историка, «весь политический Берлин напоминал термитник, в боковых ходах которого ориентировались лишь посвященные, где все кишело шпиками и шпионами, а агенты Мантейфеля, например, вскрывали конверты с депешами, курсировавшими между королем и министрами. Это была запутанная игра в передних и на черных лестницах»[227]. Имя Бисмарка нередко звучало в кабинетах и гостиных, и число противников дипломата росло даже без его непосредственного участия. «Наше будущее снова весьма неопределенное во всех отношениях», — писала Иоганна под Рождество 1857 года[228].

Заместителем короля, а год спустя регентом стал его младший брат, принц Вильгельм Прусский. Он открыто заявлял о своей готовности учитывать требования времени, и начало его правления связывалось многими с надеждами на перемены. Действительно, Вильгельм на первых порах оправдывал ожидания. Осенью 1858 года он провозгласил «Новую эру» и сформировал весьма либеральный кабинет министров во главе с дальним родственником короля князем Карлом Антоном фон Гогенцоллерном-Зигмарингеном, выступивший 8 ноября с программой масштабных реформ. В их число входили отмена ряда сословных привилегий, ограничение влияния церкви, расширение свободы прессы и образования. Во внешней политике акцент делался на «моральных завоеваниях» в Германии — Пруссия должна была в первую очередь создать себе имидж современного и прогрессивного государства, который привлекал бы к ней немецкую общественность.

Перемены не радовали Бисмарка. Вместе с Вильгельмом к власти пришли его противники — «партия Еженедельника». Как бы сложно ни складывались отношения с Герлахами, в глазах остальных Бисмарк все же был их сподвижником, человеком камарильи. Сам он был весьма негативно настроен к новому правительству. Особенно резкую реакцию вызвало назначение на пост министра иностранных дел барона Александра фон Шлейница[229], любимца принцессы Аугусты, которого Бисмарк называл «гаремным министром». В запальчивости он писал сестре: «Если меня отправят в отставку, к радости охотников за должностями, я уеду под защиту пушек Шёнхаузена и полюбуюсь на то, как они будут управлять Пруссией, опираясь на левое большинство […]. Надеюсь, что почувствую себя на десять лет моложе, оказавшись на тех же позициях, что и в 1848/49 годах»[230].

В реальности Бисмарк вовсе не собирался сдаваться без боя. Наладить контакты с Вильгельмом он старался еще в первой половине 1850-х годов. В сентябре 1853 года он писал принцу, предостерегая его от излишнего увлечения либеральными взглядами: «Пруссия стала великой не благодаря либерализму и свободомыслию, а усилиями череды могучих, решительных и мудрых правителей […]. Эту систему мы должны сохранить и в дальнейшем, если хотим укрепить монархию. Парламентский либерализм может быть временным средством для достижения цели, но он не целью нашей политики»[231]. В этом же послании он выступал с традиционной позиции защитника сословных прав и свобод против государственной бюрократии и парламентаризма.

Весной 1858 года Бисмарк предпринял еще одну попытку, направив Вильгельму обширный — около сотни страниц — меморандум по вопросам внешней политики, озаглавленный «Некоторые замечания о положении Пруссии в Германском союзе». Здесь он развивал идею о необходимости проведения Берлином самостоятельной линии, ориентированной на защиту собственных интересов. Помимо традиционных инвектив против Австрии и структур Германского союза, сковывающих свободу действий Пруссии, Бисмарк обращался и к перспективам «моральных завоеваний». «Нет ничего более немецкого, чем развитие правильно понятых прусских интересов, — писал он. — Пруссия получит полную свободу для выполнения своей миссии в Германии только в том случае, если перестанет придавать большое значение симпатиям правительств малых государств»[232]. Вместо этого Бисмарк предлагал обратить внимание на национальное движение, которое возможно будет естественным союзником прусской монархии: «Пруссия может без всякого риска предоставить своему парламенту и прессе больше пространства для действий, в том числе в решении чисто политических вопросов. […] Королевская власть покоится в Пруссии на столь надежных основах, что правительство может, не подвергая себя опасности, активизировать работу парламента и тем самым получить очень действенный инструмент влияния на ситуацию в Германии»[233]. Помимо всего прочего, активная и целеустремленная внешняя политика будет способствовать решению внутренних проблем — «Пруссак в обмен на рост своего самосознания легко забудет о том, что его беспокоит во внутренних делах»[234]. По сути своей это был революционный план, предлагавший прусской монархии вступить в союз с прежним противником во имя укрепления своих позиций в Германии и Европе. Несомненно, Бисмарк учитывал при этом взгляды самого Вильгельма, однако столь же несомненно, что его рекомендации носили вполне искренний характер и давались всерьез.

Однако принц оставил текст без внимания, а при дворе его иронично назвали «Маленькой книгой господина Бисмарка» и сочли попыткой карьериста выслужиться перед новым господином. Уже в январе 1859 года оказавшийся практически в изоляции дипломат узнал, что его отзыв из Франкфурта является решенным делом. «Моральные завоевания» требовали новых лиц на ключевых постах германской политики.

Все эти бури практически не затрагивали семейный очаг прусского посланника. Мотли, вновь приехавший во Франкфурт весной 1858 года, писал жене: чета Бисмарков «совершенно не изменилась, такие же искренние, сердечные и любящие, как всегда. У их нового дома большой сад […] с прекрасным видом на окрестный ландшафт и горы Таунуса»[235]. Во второй половине дня супруги любили кататься верхом по окрестностям Франкфурта — «по неописуемо чудесному лесу или не менее прекрасным горам, и так каждый день», как писала Иоганна[236]. Кузина прусского посланника, встретившая его с семейством на городской прогулке, описывала свои впечатления: «Высокий господин в не особенно элегантном сером пальто и большой шляпе с полями; с одной стороны от него высокая дама плотного телосложения с черными волосами и не слишком гармоничной одежде; с другой стороны блондинка, нежная и изящная, элегантная до последней булавки»[237]. Элегантной блондинкой, естественно, была Мальвина. Много внимания он уделял детям — любил их, но при этом не баловал.

Гости по-прежнему часто бывали в доме Бисмарков и находили там радушный прием. От повседневных забот помогала отвлечься и музыка; как уже говорилось выше, Иоганна хорошо играла на фортепьяно, хотя во второй половине 1850-х годов хлопоты с детьми и по хозяйству мешали ей часто садиться