был отдан приказ ломать германскую оборону на Нарочи. Мы ходили в лобовые атаки по колено в талой воде. Бросались на колючую проволоку. Я долго продержался, потому что до того не раз пролезал на германскую сторону как разведчик и всякий раз благополучно возвращался. Но что толку? Прорвать немецкий фронт так и не удалось, но пленных взяли уйму. Тысячи пленных. Да куда с ними, когда самим жрать нечего? Мы делились последним. Ей богу! Много забрали и трофеев – винтовки, пулемёты, но по итогу воевания земли больше отдали, чем захватили. С нашей стороны счёт убитым вёлся на тысячи: многие вмерзли в лёд, многие повисли на германских проволочных заграждениях, многие пропали без вести. Я пропал без вести. Гы-ы-ы! Что, смеёшься, Ярый Мадьяр? Да, меня контузило. Шепелявая и рябая крестьянка оттащила меня в свою избу. Там и зимовал. Там меня накрыло тифом. Зимы на Белой Руси не слабее, чем здесь. Разница в лесах. Леса там гуще и обширней. Если войдёшь – не факт, что вернёшься. А в остальном – такое же буйство нищеты, а с приходом войны – и разрухи. Вся деревня та – кучи головешек, почернелые трубы и погост. Уцелело, как в этой вот Девице, только несколько домов. В том числе и дом моей рябой Настёны. Там промаялся до новой зимы. По сей день поминаю Настю. Некрасивая она была до полной оторопи, да не молодая, да многодетная. Рыжая, как демон потусторонний. Вся в конопушках. А и я не лучше. После тифа да контузии тощий, злой, в тоске. В этой-то тоске мы с ней перехоронили всех её ребят, одного за другим. А последнего она родила как раз перед тем, как самой умереть. Да, я с ней любился. Признаю, бес попутал. До сих нахожусь без понятия – мой ли мальчонка родился или от невинноубиенного мужа она понесла ещё до моего прихода. Таким вот боком солдатский блуд мне вышел: младенец вопит, мать на погосте, хозяин избы Бог весть где. Из столиц тревожные слухи сочатся о голодных бунтах и низвержении помазанника. По сей день считаю я, Ярый Мадьяр, что любые невзгоды лучше на родине переносить. Где родился – там и пригодился. Я решил рвануть до дома, где надеялся ещё пригодиться.

Так совершилось моё второе странствие по Руси. Я двинулся от Нарочи в мае, по самой пылище. Прошёл Витебск, Смоленск, Брянск и Орёл. По железке, на крышах товарных вагонов, на телегах. В эсеровких цидульках, которые мешками поставляли на фронт уклонившиеся от войны хитрецы, говорилось, что Россию постиг транспортный гм… коллапс. До сих пор толком не понимаю значения этого слова. Что-то бесовское есть в нём, а? Ты как думаешь, Ярый Мадьяр? Ну, вот и я так же. Однако, едва отъехав от Нарочи, я понял, что в листовках чистую правду писали. Поезда неделями простаивали на станциях. Чем больше город – тем труднее добыть пропитание. Если чего и было вдоволь – так это оружия. Вооруженные люди повсюду. Кто командир? Какой части нижние чины? Куда следуют и по чьему приказанию? Ни на какие вопросы не дают ответов, а сразу бьют прикладом под вздох или по зубам, и это в лучшем случае. Да только я с ними не связывался – разве сам-то не таков? Поэтому большую часть пути проделал пешком, маршируя от одно деревни до другой. Много чего повидал. Немытая Россия в смуте и кровавых бунтах копошилась по обочинам дорог. Минуя разорённые дворянские гнёзда, я молился о благополучии Павловки, усердно надеясь, что старик Волконский и его Молочный домик уцелели.

Деревни жили сыто, удавалось отбиться от набегов оголодавших горожан. Не стану скрывать – порой я промышлял подаянием. Но грабить – избави Бог. Помогал спасённый мною из тифозного ада мальчишка. Он громко плакал и был так жалок, что ожесточившиеся крестьяне давали нам кров, хлеб и даже молоко. Так, к тому времени, когда лето готовится уступить место осени, перед самой страдой, я вышел на высокий берег Оки. Там, в одной из деревень, сыскалась сердобольная молодуха, полубезумная после утраты собственного младенца. Она-то приложила моего мальчишку к груди. Так им обоим стало хорошо. А жила она в деревне на высоком берегу Оки. В такое место в половодье только на лодочке и возможно добраться. Но в конце лета какое ж половодье? Вот в деревеньку и приходили ходоки из городов за провиантом. Рассказывали всякое. Нанимались на работы, батрачить к местным богатым крестьянам. Нанялся и я. Теперь я так думаю, что именно эта продолжительная задержка в пути спасла жизнь Настюхиному пареньку. Однако по сей день сомневаюсь – а может быть он мой? Гы-ы-ы! Когда он особенно громко вопил, сам же я не раз обозвал его недоноском. А если это так – то он точно был моим сынком. Спрашиваешь об имени? На что тебе? Да и не было у парня никакого имени. Не крестил я его.

О величайшем из свершений всех времён и народов я узнал спустя месяц после того, как оно произошло. Да и то случайно. Уже по первозимку понаехала в моё убежище голь да нагота с наганами. Хулиганили по-разному. Как-то по пьяни с местного храма сбросили колокол. Себя именовали комсомольцами. Не-е-е! Не такие комсомольцы, как эта девка. Настоящее хулиганьё. Бандиты! Это потом уж народились другие комсомольцы в красных косынках, вымытые и бритые, без похабных наколок на грудях. Нынче комсомольцы совсем другие, идейные. Вот я думаю, Настюхин-то парнишка, мой выкормыш, тоже поди комсомолец нынче. По возрасту – как раз. А то, может быть, и партейный? Ты как думаешь, а? Ты член партии фашистов? Нет? И правильно. Ты говорил, фашизм недолговечен. Иное дело коммунизм. Коммунизм силён нашим бессилием. Каждый, кто ещё не утратил веру, но затаился, повинуясь нынешней моде, должен для себя решить, есть Бог или нет Бога. Сатана вступает в схватку с Всевышним и сражается за каждый наш поступок. Нельзя служить обоим сразу. Но это я опять в сторону от генеральной линии подался. Вернёмся к коммунарам.

Нынешние коммунары разительно отличаются от тех, что я впервые увидел в деревеньке над Окой. Те, первые, были сущими бандитами. Зато нынешние, их наследники, вполне приличные обыватели. Стремятся к сытости, копят добришко. Вслух осуждая стяжательство, на самом деле только этим и заняты. Гы-ы-ы!!!

Но сейчас речь не об этом.

От прибытия оголодавшей голыдьбы в тихой деревеньке шум случился ужасный. Одним колоколом дело не обошлось. Погорела пара сараев да,