А вот так — слишком жестоко. Но мне хотелось устроить шоу для бывшей жены, и я его получил. По полной программе.

Раздался тихий скрип, а потом шаги. Кто-то шел в моем направлении, а мне даже было лень открыть глаза. Затрахался. Пусть идут мимо, пусть оставят меня в покое, я о большем и не прошу.

Увы, шаги останавливаются напротив меня. И тишина. Кто бы это ни был, он просто стоял напротив и смотрел на меня. Чужой взгляд жирным жуком ползал по моему лицу.

Я все-таки не выдерживаю и приоткрываю один глаз.

Змея.

Эту суку шоу тоже пробрало, до тряски. Если бы не Стеф, она бы разнесла там весь дом и голыми руками бы выдрала хребет у гребаной Алены.

— Чего надо?

Алекса — вообще последний человек, которого бы я хотел видеть в такой момент. Зеленые глазищи смотрят неотрывно, сейчас в них нет эмоций, да они и на хрен не сдались. Мне своих с лихвой хватает.

Едва заметно проводит кончиком языка по обветренным губам — это единственное, что выдает ее волнение, потом ровным голосом произносит:

— Прости, чувак, облажались.

Прости, чувак? Я аж второй глаз открываю.

— Что?

Она неуверенно переступает с ноги на ногу и морщится:

— Я не умею извиняться, но, кажется, мы сильно накосячили.

— Кажется?

Она не замечает моей иронии. У нее вид человека, который собирается договорить до конца, несмотря ни на что:

— Ты когда решишь убивать — убивай меня. Не трогай Таську. Она теперь и так…

Все-таки не договаривает, замолкает, отведя в сторону угрюмый взгляд. Снова морщится, будто где-то что-то болит.

— Что она теперь? — у меня получается говорить только вопросами.

Я сижу, запрокинув голову и глядя на красноволосое чудовище снизу вверх, и не чувствую ничего кроме усталости.

— Ей плохо.

— Бывает.

Мне уже который месяц плохо. Я даже не помню, как это, когда хорошо.

— У меня просто больше никого нет, — глухо произносит Адекса, — вообще никого.

— Ну как же, — ухмыляюсь, — у вас же есть Аленочка. Нежный ангелок, ради которого вы были готовы перевернуть целый мир.

Она мрачнеет еще больше:

— Нет никакой Алены. Сдохла.

— А мне показалось, что все у нее прекрасно. Цветет и пахнет.

Это ненадолго. Зря эта дура лупоглазая думает, что сумеет выйти из такой передряги безнаказанной. Очень зря. Хлебнет по полной, и никакая амнезия не поможет.

Но об этом я не говорю. Незачем. Я никого не обязан посвящать в свои планы.

— Я хочу, чтобы Тася счастлива была, чтобы жила, не оглядываясь в прошлое.

Наивная. Прошлое теперь всю жизнь будет зловещей тенью красться за каждым из нас, подстерегать за каждым углом. Только зазеваешься, и вот оно — с кровожадной ухмылкой.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​— А ты?

— Я-то, что, — равнодушно жмет плечами, — у меня ни кола, ни двора. Ни семьи, ни детей. Я никому не нужна, и обо мне никто не вспомнит. Я обещаю, что не буду сбегать или прятаться. Любое наказание приму, что хочешь сделаю, только ее больше не мучай. Она теперь сама себя будет терзать и наказывать.

— Мне-то что с ее терзаний? — говорю и сам себе не верю.

— Она ведь отказалась от всего. Всю себя на закланье отдала, чтобы за Алену отомстить, — у нее срывается голос. Алекса шипит, пытаясь скинуть внезапные эмоции. — Ей сейчас хуже всех. И я боюсь.

— Чего?

— Я не знаю.

Вскинув брови, смотрю на нее и жду продолжения. Но она молчит, а у меня самого где-то глубоко начинает шевелиться червячок страха.

* * *

— Без тебя разберемся.

Голос как у гребаного зомби — эмоций ноль, один хрип. Кажется, напалмом все выжгли внутри и для верности залили отравой, чтобы уж точно все сдохло. Тошнит.

Хочется заползти в какой-нибудь бар и пить до утра, пока перед глазами не начнут скакать синие черти, пока все до единой мысли не растворятся в хмельном дурмане. Потом проблеваться и дальше, и гори все оно черным пламенем.

Я жду, когда Змея уползет в свою нору, но она продолжает стоять, раздражая своим присутствием.

Окидываю ее взглядом, и снова вспоминаю то, с чего начинался этот звездец. Пусть волосы больше не истошно красные и элегантные наряды остались в прошлом, уступив место уличному стилю — это все та же Алекса, мой личный антисекс.

Хотя вру, звездец начался гораздо раньше — когда я встретил Алену.

Я силюсь вспомнить подробности того рокового знакомства и не могу. Потому что было никак и ни о чем. Просто девчонка, с которой можно провести несколько дней без проблем и забыть. Что я, собственно говоря, и сделал — забыл без малейших колебаний и сожалений. Наверное, забыл в первую же минуту, после того как сказал «прощай». Кто же знал, что это не конец, а только начало? И что спустя несколько лет придется разбирать такую кучу дерьма? Я вот точно предположить этого не мог, просто развлекался, ни о чем не думая, и уходил, ни о чем не жалея.

И вот теперь вынужден разгребать отголоски этой беспечности.

— Кирсанов, — Алекса не отступает, — не мучай Тасю. Это добьет ее.

Скорее меня добьет вся эта сраная ситуация.

— Проваливай, — кивком указываю в сторону, — тебя отвезут.

Снова приваливаюсь спиной к стене и закрываю глаза.

Некоторое время Алекса топчется рядом со мной, потом уходит. И я знаю, что она никуда не свернет, не попытается сбежать или выкинуть еще что-нибудь, сделает все, что прикажу. Скажу прыгай — прыгнет, скажу не дыши — задохнётся. Захочу, чтобы наизнанку вывернулась — вывернется. Беда лишь в том, что мне уже ни черта не хочется.

Кажется с ее уходом, в коридоре становится больше кислорода. Я глубоко вдыхаю, задерживаю, потом медленно выдыхаю. Потом поднимаюсь и медленно, через силу ползу в палату к бывшей жене.

Она спит, свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, и даже во сне кажется абсолютно несчастной. Даже с закрытыми глазами я чувствую ту горечь и боль, которые засели глубоко внутри нее.

Ей хреново, мне хреново. А кто в этом виноват?

Она. Алекса. Алена. Я сам. Тугой клубок, который не распутать. В монастырь что ли свалить?

Взяв стул, я усаживаюсь напротив кровати и, уперевшись локтями на колени, долго смотрю на Таисию. Она хмурится во сне, а у меня сердце замирает. Люблю несмотря на ненависть, злюсь от этого и тут же обессиленно сникаю. Не отвязаться от этих чувств, не выкинуть ни из головы, ни тем более из сердца. Чтобы ни случилось, как бы нас