еще занять. Потому что было скучно и тоскливо.

— Я не буду пить, — сказал Аверьянов.

Звучал его голос шепеляво.

— Молодчик! — сказал Мешков и сжал кулак.

— Послушай, Костя. Напиши рассказ, как ты провел последние три дня. Они же насыщенные были. Вот и напиши. Понимаешь? Ну, как бы, где ты был и что ты видел.

Мешков хмыкнул:

— Автофикшн. Обожаю! Ты бы, мать, парня не совращала раньше времени. Он, может, хорошим писателем станет.

— Да это же просто для разминки. Все так начинают.

— И Чехов? И Толстой?

— Перестань. Когда это было!

Аверьянов сжал шариковую ручку. Представил, как втыкает ее в глаз Мешкову и вытаскивает вместе с глазом.

Он даже задумался, как это описать, но слова не пришли в голову и не выстроились в правильном порядке.

— Ладно, — сказал Мешков. — Пусть так. Приступай.

— Приступай, — жарко повторила Бумагина.

И раскрыла тетрадку. Аверьянов склонился. Капнул кровью.

— Мы не мешаем.

Они отступили. Но жадно смотрели. Будто в бродячем цирке на бородатую женщину. Аверьянов вывел одно короткое слово. И больше ничего не смог. Время шло. Он почти слышал, как оно утекает. Мыслей было много. Но все разрозненные и юркие, как ящерицы. Схватить и расставить их было невозможно.

Аверьянов сидел, пялился на заляпанный кровью лист и понимал, что ничего не может. Кинуть кость им не получится. Мешков и Бумагина начали потихоньку утомляться.

— За час ни слова, — сказал он.

— Нет, что-то он написал.

— Он ручку расписывал.

— Еще подождем?

— Думаю, смысла нет.

Аверьянов посмотрел на них. Бумагина подошла и забрала тетрадку.

— Я, — сказала она.

— Что — ты? — спросил Мешков.

— Это то, что он написал. И еще тут кровь.

— Начало неплохое. Константин Дмитриевич, вопрос. Вы какую последнюю книгу прочитали?

Как ни странно, он это помнил.

— Леонид Жариков «Повесть о суровом друге», — сказал Аверьянов.

— Надо же, не слышал, — удивился Мешков. — Давно это было?

— Давно.

— Лет пятнадцать назад?

— Лет двадцать пять назад.

— А потом? Потом ничего не читали?

— Новости спорта, — ухмыльнулся Аверьянов.

Мешков, сильно тряхнув головой, плюнул на пол.

— Ты смотри, он еще и гордится своим невежеством.

Бумагина пожала плечами:

— Ну ты же знаешь, что у него за жизнь была. Разве тут до книг?

— Ой, тоже мне оправдание. Люди в блокадном Ленинграде находили время читать.

— Люди были другие, — сказала Бумагина.

Мешков достал телефон. Аверьянов встал.

— Да не ссыте вы, Константин Дмитриевич. Это не по поводу вашей супруги. Пока что. — Его палец стал елозить по экрану. — В вакансии что было написано? Возможно обучение. Вот мы вас и поучим немного.

— Гениально! — сказала Бумагина.

— Хули гениального? — поморщился Мешков. — Мертвый сезон. Штукатуров только что выпустил курс. До осени будет набирать новый.

— Может, Сельдин?

— Позвоню-ка ему.

Мешков вышел. Из коридора послышался его бодрый голос:

— Не разбудил? Дело есть.

Бумагина улыбнулась:

— Костя, а чего ты вскочил. Сядь, не нервируй.

Аверьянов сел. Пришла безумная мысль, что с этой женщиной получится договориться.

— Послушайте, — прошептал он. — Можно миром разойтись.

Бумагина приложила к губам указательный палец и произнесла:

— Ш-ш-ш-ш-ш! — А потом сказала: — Сельдин тебе поможет. Он собаку съел на писательских блоках. На писательских блоках и на куннилингусе.

Вернулся Мешков:

— Едем. Он вроде трезвый. Во всяком случае, не сильно пьяный. Умойтесь, а я внизу подожду. Душно тут, сил уже нет.

И вышел.

— Ты сейчас познакомишься с великим русским писателем, — сказала Бумагина.

Аверьянов представил, как сворачивает ей шею. Это все, что он мог.

16

Они вышли на улицу. У подъезда стоял черный автомобиль, непонятной модели, но напоминавший катафалк. Аверьянов вдохнул водянистый ночной воздух. В носу защипало. Когда умывался, щипало все лицо. Глаз заплыл не сильно. А вот нос и губа распухли.

— Так вот, Сельдин, — сказала Бумагина. — Обязательно найди его книги и почитай. Мне очень нравятся его романы «Голое утро», «Золотистый снег», «В руку и в голову», «Малявкин и Козявкин».

Аверьянов бросился бежать. Промчался мимо сидящего за рулем Мешкова. Тот и бровью не повел. Метров через тридцать правую ногу прострелило судорогой. Аверьянов проскакал несколько шагов на левой и повалился, держась за бедро. Не торопясь подошла Бумагина, поддернула платье и села рядом на корточки. Аверьянов обратил внимание на ее белые трусы. Она достала из сумочки английскую булавку и воткнула ему в ногу. Будто нож.

— Ай, — тихо сказал Аверьянов.

Но боль прошла, и он смог двигаться. Бумагина ласково смотрела на него:

— Костя, ты не в себе. Но, может, это признак гениальности? Вставай.

Он встал и кое-как отряхнулся. Приобняв за поясницу, Бумагина повлекла его к катафалку. Аверьянов хромал.

— Что еще за фокусы? — спросил Мешков, когда они залезли на заднее сиденье. — В жопе засвербело?

Взгляд его в зеркале был строг.

— Нервы, — сказала Бумагина. — Ты ведь знаешь.

— Лучше бы писал ими.

— И будет писать!

«Хуй вам!» — подумал Аверьянов.

Мешков вырулил со двора, прибавил громкость магнитолы. Заиграла песня:

Смотри, принцесса,

Крест в огне,

И контур волка на стене —

Марихуана рег-тайм…

Но будет ночь, и будет день,

На дне колодца та же тень — Акутагава-сан.

Бумагина наклонилась к Аверьянову и сказала:

— Сорок лет уж смотрю на росу на фиалках, устилающих поле.

Аверьянов промолчал. Она хмыкнула:

— Надо читать, Костя, много читать. Все вокруг спрашивают, как стать писателем…

— Кто «все»?

— Ну, все.

— Я не спрашивал.

— Помолчи, не перебивай. Так вот, все об этом спрашивают. А база простая. Много читать и много писать.

— А если я не хочу?

— Чего именно?

— Читать и писать.

— Это как раз нормально. Писатели, честно говоря, не очень-то любят писать. Да и книжки чужие читают в основном с известной долей снисходительности. Необъяснимый парадокс, конечно. Может быть, и не требующий никакого объяснения.

— Обычный эскапизм, в принципе, — сказал Мешков.

Бумагина достала сигареты.

— Не обесценивай.

— Разве я обесцениваю? Мне кажется, как раз наоборот. В этом есть удивительная сила — создать собственный мир, где можно укрыться. Что-то божественное даже.

— Костя, ты понимаешь? — спросила Бумагина.

Ее распирало. Прикурив, она выпустила дым Аверьянову в лицо.

— Отвратительно, что ты этому противишься. Безумно! Хочется тебя побить.

— Побей, — сказал Мешков.

Она несильно ткнула Аверьянова в бок острым кулачком.

— Всего бы до крови искусала.

— Чего это ты завелась? — нахмурился Мешков. — Еще на лицо ему тут сядь.

Бумагина пожала плечами:

— Боюсь, он не оценит. Не каждый умеет заниматься литературой, даже когда обнимает женщину. Некоторые становятся писателями, только когда открывают текстовый редактор. А закрыв, снова перестают быть писателем. Считаю, это неправильно.

Мешков в ответ зевнул.