— Вот и поговорите. Я в душ схожу. Два дня не мылась. Горячую воду отключили.

— Можно мне с тобой? — спросил Сельдин.

— Не сегодня. У тебя важная миссия.

Проходя мимо Аверьянова, она скользнула указательным пальцем по его подбородку. Он вздрогнул. Она улыбнулась:

— Костя, прошу, без глупостей. А то Мешков положит в пиццу бритвенные лезвия, — прошептала Бумагина. И добавила: — Мур-мур.

Аверьянов в ответ хотел залаять, но, конечно, промолчал.

17

В комнату пришел рыжий кот, сел посередине и стал намывать мордочку. Закончив, прошествовал дальше шагом победителя и запрыгнул Сельдину на колени.

— Это Павел, мой лучший друг.

— Очень приятно, — отозвался Аверьянов.

— У тебя много друзей? — спросил Сельдин.

— Нет. А что?

— Ничего. Просто разговариваем. Чего ты такой зажатый? Расслабься.

Он отпустил кота, тот запрыгнул на стол и замер среди свалки.

— Я расслаблен.

— А то я не вижу! Не волнуйся, я не пидорас. Павлик, засранец, брысь оттуда! Ты бывший футболист?

— Кто сказал?

— Мешков. Тебе сколько лет?

— Тридцать семь.

— Мне сорок. Вот мы с тобой два мужика в роковом возрасте. Я уже писатель. А ты только хочешь им стать.

— Я не хочу, — сказал Аверьянов.

— Хочешь, — отмахнулся Сельдин. — Все хотят. Я бывший зоолог. Наблюдал за лосями. Сидел как-то на дереве с биноклем и фиксировал, как два самца убивают друг друга из-за лосихи. Выглядело смешно. Потому что с виду они все ничем не отличаются. Лоси и лоси. Тут меня осенило. Какой же я к херам зоолог?! Настоящий зоолог в каждом лосе разглядел бы отдельную личность. Я слез с дерева, вернулся в город, уволился и сел писать роман.

— «Золотистое утро»? — припомнил Аверьянов.

— Нет. Тот первый роман назывался «Сосудистая материя». Полное говно. К счастью, его никто не издал. Второй мой роман «Крестики-нолики» был гораздо лучше. Денег не принес, но у меня сразу появились две любовницы — моя первая издательница и еще одна читательница. Это важнее денег. Ради денег я бы и не стал писать.

Аверьянов осторожно покивал. Он не знал, что на это ответить. Сельдин налил еще вина:

— Это прекрасное красное полусладкое уругвайское вино. От сухого у меня отходняк слишком сильный. От полусухого — страшный сушняк.

— Я не пью, спасибо.

— Но почему-у-у-у-у-у?! — закричал Сельдин. — Подшит? Ты запойный алкаш? Это неплохо. Это близко к гениальности. Знаешь, что такое гениальность? Талант, помноженный на отклонение или болезнь. Мне один психиатр про это рассказал. Когда я писал «Козявкина и Малявкина», много времени провел в психушках, собирал материал. Так что, ты алкаш?

— Нет. У меня была тяжелая травма головы.

— Травма — это замечательно. Ты уже почти писатель. Хочешь верь, хочешь не верь.

Он выпил стакан залпом и сбегал на кухню за новой бутылкой. Вернулся, пританцовывая.

— У моего папаши не было половины черепа. Он по пьяни на рыбалке выпал из лодки, и ему винтом верхушку срезало. Выжил. Ходил в кепочке. И пил в два раза больше, чем раньше.

Сельдин налил в два стакана. Аверьянов покачал головой.

— Значит, друзей у тебя нет?

— Получилось, что нет.

— А как так получилось?

Сельдин прищурился и склонил голову к плечу. Глаза его были безобразно пьяные.

— Не знаю. Пока лежал в больнице, меня только жена навещала, а больше никто. Вот и получилось, что друзей у меня нет.

— Неплохо, — кивнул Сельдин. — Ты посмотри, какой материал набирается. Тяжелая травма, пиздец карьере, друзья предали. И мы только начали! Уверен, у тебя личных переживаний на три романа.

— Разве о таком пишут? — спросил Аверьянов.

Сельдин захохотал так истошно, что кот стрелой вылетел из комнаты.

— Ты что, родной, книжек совсем не читаешь?!

— Некогда. Я работу ищу.

— Работа-поебота. Ты писатель! Повтори.

Аверьянов промолчал. Сельдин не настаивал.

— А жена? Не изменяла тебе? Хорошо бы она еблась с другим вратарем, пока ты в анабиозе валялся. Вот это мощь!

Аверьянов подскочил и швырнул в Сельдина подвернувшейся винной пробкой. Тот увернулся и тоже вскочил:

— Полегче, Костик! Мы же просто роман твой обсуждаем.

— Жену не трогай!

— Но можно же досочинить, а? Ты ведь не автобиографию писать будешь. Жена все равно читать твою писанину не будет. Жены вообще не должны читать, что мужья их пишут.

— Почему это? — удивился Аверьянов.

— Да потому что она тебя сразу кастрирует, вот почему. Найдет все сцены, где герой трахается, и устроит сцены ревности. Разве можно ревнивой бабе объяснить, что отождествление… — Это слово Сельдин выговорил с четвертой попытки. — …героя и автора — большая глупость. Ты понял, что я сказал?

— Ты слишком много всего сказал, — ответил Аверьянов.

Сельдин выпил и ухмыльнулся:

— Это да, не спорю. Я вообще по натуре большой пиздобол. Поэтому и веду курсы писательского мастерства. А-ха-ха-ха-ха-ха.

Он свалился с кресла, некоторое время смеялся лежа, потом всхлипнул и затих. То ли уснул, то ли умер. Аверьянов стоял над телом и не знал, как поступить. Сбежать? Ждать, пока этот псих очнется? Приводить его в чувство?

Сельдин шевельнулся и сел. В глазах его застыли боль и ужас. Он встал, сильно покачнулся. Аверьянов схватил его за плечо и удержал:

— Ты чего?

— Побудь тут, — тихо сказал Сельдин. — Я сейчас вернусь. Мне надо позвонить по важному делу. Сейчас вернусь.

Пошатываясь, он вышел из комнаты. Аверьянов сел. Спустя минуту он услышал из-за стенки голос Сельдина, который становился все громче. Раздался вопль:

— Сука, пока моя мать умирала от рака, ты еблась с каким-то конюхом в Сочи! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Аверьянов прирос к креслу. Но вопль резко стих. Будто выключили звук. Сельдин вернулся с «АК-74» на плече. Под испуганным и внимательным взглядом Аверьянова он побродил по комнате, бросил автомат на кровать и опустился в кресло.

— Хочешь в ванную подглядеть? Там глазок есть. Она как раз дрочит.

— Откуда ты знаешь? — почему-то спросил Аверьянов.

— Сам только что подглядывал.

— Зачем?

Сельдин пожал плечами:

— Потому что я великий русский писатель.

Больше он ничего не сказал. Смотрел помутневшим взглядом в угол. Потом уронил голову и через три секунды захрапел.

18

Пришла Бумагина, свежая и влажная. Она обернулась в полотенце, а волосы убрала в хвостик. Взглянув на Сельдина, закатила глаза.

— Здрасьте, приехали! Так и знала!

Она перевела взгляд на Аверьянова и замерла. Но быстро взяла себя в руки.

— Костя, я ведь предупредила, без глупостей. Понимаю, что звучало слишком штампованно…

Он громко щелкнул затвором. Сельдин вскинул голову и огляделся. Бумагина продолжила:

— …но штампы, как известно, — приемы, проверенные временем.

— Да, блядь! — крикнул Сельдин, вскочил и выбежал из комнаты.

— Миша, какой же ты идиот! — крикнула ему вдогонку Бумагина.

— Молчать! — сказал