Рапсода Аполлоний подобрал в предместье столицы Боспора, возле харчевни, где тот в хорошем подпитии играл в кости. Эрот охотно согласился провести караван Аполлония через скифскую равнину к главному городу государства варваров Неаполису[171], так как ему уже приходилось там бывать. Проигравшийся вдрызг рапсод на глазах изумленного купца отдал партнерам плащ и флейту и бодро вскарабкался на повозку.

От платы за свои услуги он, к тайной радости купца, отказался, в еде был неприхотлив, зато вина любил самые лучшие, и Аполлоний только вздыхал от досады, наблюдая, с какой быстротой убывает дорогое книдское из вместительного дорожного бурдюка.

– Бывает и жарче, – заметил рапсод, отложил кифару в сторону и с явным удовольствием наполнил чаши. – Испей, Аполлоний, и дорога тебе покажется короче, а солнце скроется в облаках твоей умиротворенной души.

– О-о… – простонал купец и вместо вина отхлебнул из кувшина воды. – Нет, это невыносимо… – он вылил остаток на мокрый от пота хитон. – Если не умру, клянусь, больше никогда не пойду летом в эти края.

– Зимой нас бы уже занесло снегом, или сожрала волчья стая. От мороза в этих местах у человека стынет кровь в жилах и лопаются струны кифары. Весной свирепствуют ветры, которые могут свалить всадника вместе с конем, а осень приносит проливные дожди. Поэтому трудно сказать, что лучше: получить солнечный удар, отморозить ноги, нахлебаться воды по самую завязку или свернуть шею, свалившись от ураганного ветра в балку, – как ни странно, их на этой равнине хватает.

– Откровенно говоря, меня больше волнует другое… – Аполлонию, стало немного легче от обливания; он потянулся к чаше с вином, выпил. – Купцы, торгующие со скифами[172], боятся везти свои товары в Неаполис из-за разбойников. Приходится пользоваться услугами посредников из Ольвии. Выгоды никакой, одни убытки – ольвиополиты чересчур дорого берут за это, – купец грузно заворочался, устраиваясь удобней. – Раньше я торговал хлебом, жил в достатке. Но кто теперь покупает нашу пшеницу? Египетская дешевле и лучше. Да и на море неспокойно – сатархи[173], эти лестригоны[174], порождения Ехидны[175], подстерегают суда возле берегов Таврики, а киликийские пираты топят купеческие караваны у входа в Боспор Фракийский[176]. Прошлым летом я спасся от них чудом…

– Нужно было принести жертвы Ахиллу Понтарху, – назидательно сказал рапсод. – Богатые жертвы. Не забывай, что боги и богоравные герои благоволят больше к тому, кто не скупится. Отнеси на алтарь храма не какого-нибудь старого козла, а приличную мошну с золотом, и можешь быть уверен, что этот дар не останется незамеченным.

– Я так и сделал, – Аполлоний с подозрением покосился на Эрота – в голосе рапсода ему послышалась насмешка. – Но что-то в последнее время не замечаю особых милостей богов ко мне. Если так пойдет и дальше, через год я стану беднее самого последнего хейромаха.

– Это прискорбно, – рапсод принялся настраивать кифару. – Впрочем, мне ли об этом судить. Все мое богатство – стоптанные сандалии и эта кифара.

– А жизнь?

– Она не имеет цены. Когда покупают раба, платят не за то, что он просто живое существо, а за его крепкие ноги и руки. Когда раб умирает молодым, жалеют не о том, что еще одно творение природы не будет иметь своего продолжения, а потому, что придется снова раскошелиться на приобретение нового работника.

– Ты не дорожишь жизнью?

– Зачем? – пожал плечами Эрот. – Умру я не раньше и не позже назначенного мойрами срока. Так стоит ли об этом так сильно волноваться? – он неожиданно рассмеялся. – Но, если честно, в царство Аида я не тороплюсь, и то, что я туда в конце концов попаду, не вызывает в моей душе ликования. К сожалению, там не водится вот это, – рапсод похлопал по бурдюку с вином. – А у старика Харона даром не выпросишь даже места в его лодке. Боюсь, что при моих доходах мне заплатить ему будет нечем, и пойдет моя неприкаянная душа скитаться не по цветочным лугам, а по помойкам загробного царства.

– Все шутишь… – проворчал Аполлоний. – Тебе и впрямь терять нечего, – он вытер потное лицо куском тонкого полотна. – Жарко… Когда наконец мы доберемся до этого проклятого источника?!

– Потерпи еще немного. Хочешь, я спою?

– Мне все равно… – Аполлоний дышал широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.

Рапсод в задумчивости пробежал длинными пальцами по струнам и запел. Голос у Эрота был сильный, звучный. Грозная мелодия победного пеана[177]разрасталась, ширилась, рвалась из-под тента вверх. Оживились измученные зноем воины охраны, подтянулись поближе к передней повозке. Возничие защелкали бичами, волы прибавили ходу. Приободрившийся Аполлоний начал потихоньку подпевать Эроту.

– Ахай-яа-а! Кхр-ра! Кхр-ра! – дикие вопли заглушили мелодию пеана.

Из балки неподалеку от дороги выметнулись всадники. Горяча коней, они мчали на караван, охватывая его дугой. Одетые в звериные и бараньи шкуры мехом наружу, они показались перепуганному до икоты Аполлонию чудищами Гекаты[178], тем более, что впереди звероподобных всадников бежали огромные псы.

– Разбойники! – рапсод соскочил на землю и потянул за собой купца, потерявшего дар речи; они спрятались под повозку.

И вовремя – в воздухе густо замелькали стрелы. Разбойники стреляли на скаку, целясь в наемных гиппотоксотов.

Вопли нападавших не смутили бывалых воинов. Повинуясь приказу начальника охраны, миксэллина, в жилах которого текла кровь воинственных саев, гиппотоксоты сомкнулись, прикрываясь круглыми щитами. Так они и ударили в середину дугообразного строя разбойников – плотно сбитой массой, ощетинившись короткими копьями. Под их натиском разбойники разлетелись, как осенние листья, взвихренные ветром. Пали убитые, лошади без седоков разбежались по степи. Эта маленькая победа воодушевила гиппотоксотов, и они обрушились на левый фланг разбойников. Закипела сеча – в ход пошли мечи и боевые топоры.

И все же перевес разбойников был чересчур внушителен. Вскоре почти все гиппотоксоты полегли в жаркой схватке. Кое-кто из них сдавался в плен, пытаясь сохранить жизнь, но обозленные отпором разбойники убивали всех подряд.