И где-то в разгар этой бури ощущений я почувствовала острую боль — и наслаждение, слишком сильное, чтобы описать его словами. Эрик вошел в меня так, что души наши слились воедино. Мои кости расплавились, кровь текла по жилам потоком, стремясь влиться в него и соединить нас до последней молекулы. И на высшей точке этого слияния Эрик вошел в мое сознание, его мысли стали моими.

Эрик сидит в комнате со стенами из грубого камня, пишет гусиным пером при свете мигающей свечи. Сзади к нему подходит человек в рясе священника, обнимает его за грудь, прижимает губы к его шее.

Вспышка красного, новое видение.

Эрик сидит рядом с Люси на ее диване. Я узнаю абстрактную картину на стене. На столе стоят два бокала с вином. Люси смеется, запрокинув голову. Эрик склоняется над ней, заключает в объятия. Ее руки обвиваются вокруг его шеи.

Под веками я снова увидела красные языки пламени, но на этот раз вместо нового видения я ощутила, как прервалась моя связь с Эриком. Я падала, неудержимо кувыркаясь, в океан тьмы. Затем наступило забвение.

Очнулась я в своей постели, повернутой к окну. Одна. Судя по тишине за окном, рассвет еще не наступил, было где-то между тремя и шестью часами. Я потянулась и перекатилась на бок. Эрик сидел за моим письменным столом, все еще в своей белой рубашке и брюках от смокинга. Рукава он закатал до локтей, спутавшиеся волосы падали на плечи. В лунном свете я отчетливо разглядела следы слез у него на щеках.

— Анджела, я не знаю, как все это случилось. Я пытался жить добродетельно, я пытался бороться со своей природой, а теперь вижу, что потерпел неудачу.

Я села и натянула простыню на грудь.

— Ты знаешь, что со мной происходит, да?

Эрик кивнул и уронил голову на руки.

И я поняла, что настало время узнать правду. И не важно, каким будет ответ, я знала, что теперь не смогу от него отказаться.

— Эрик, ты вампир? — Едва слова сорвались, я почувствовала облегчение — и одновременно мне показалось, что окончательно рехнулась.

Эрик подошел и сел рядом со мной на кровать. Взяв мою руку, повернул ее ладонью к себе, словно собрался гадать. Обвел пальцем голубую жилку, тянувшуюся от большого пальца к запястью, и посмотрел мне в глаза.

— Если я расскажу тебе, ты не поверишь, и это правильно. Такой скептицизм является защитным свойством людей, чтобы они не знали правды, с которой не смогут жить.

— Эрик, я люблю… я люблю правду. Мне нужно ее узнать.

Он отвернулся и уставился в окно.

— Самое мое любимое время ночи, когда все вокруг так тихо. Пойдем погуляем?

Он молча подождал, пока я надену джинсы и свитер, потом мы спустились с холма Пасифик-Хайтс и дошли до воды. Эрик повернул направо и пошел вдоль Джефферсон-стрит, сквозь самое сердце Рыбацкой пристани. Такая оживленная и эффектная днем, полная туристов, покупающих футболки с Алькатрасом и густой суп из моллюсков, в 4.30 утра пристань казалась порталом времени в девятнадцатый век. Рыбаки в желтых непромокаемых плащах тянули сети и буйки, готовясь выйти в море. Туман укутывал самые известные ловушки для туристов типа ресторана «Хутерс» и музея восковых фигур, но лужицы света, который отбрасывали старомодные уличные фонари, выхватывали из тумана красные кирпичи зданий и блестящие серые булыжники мостовой.

Когда мы дошли до Хайд-стрит, Эрик прибавил скорость. Я едва поспевала за ним, но тут он внезапно остановился. Я едва не упада на него. Он смотрел на «Балклуту», трехмачтовое парусное судно конца девятнадцатого века, которое в Сан-Франциско превратили в музей.

— Что это? — спросил он чуть слышно.

— Корабль. — Я не понимала, что он находит таким завораживающим, особенно сейчас, когда мне хотелось, чтобы завораживала его я.

— Да, но почему он здесь? Сейчас?

— Прочти табличку. — И я на нее показала. Я-то знала, что это за судно. Не так давно мы устраивали здесь фотосессию, но меня охватило раздражение, и я не собиралась ему ничего объяснять.

Он прочитал табличку и повернулся ко мне. Лицо его было исполнено восторга, как у ребенка на Рождество, и я мгновенно почувствовала себя виноватой за то, что рассердилась на него. Увидев его счастливым, я поняла, каким печальным он обычно бывает, и пожалела, что улыбаться его заставило старое скрипучее судно, а не я.

— Это же «Балклута»! — воскликнул Эрик.

— Ты видел ее раньше?

— Я плавал на этом судне. Обогнул на нем мыс Горн, из Шотландии в Сан-Франциско. Как здорово снова его увидеть! — Он опять посмотрел на корабль, будто хотел побежать и обнять мачту.

— Эрик, этот корабль законсервировали семьдесят лет назад!

Его взгляд переместился на мое лицо, вернулся печальный вид. Он стал даже печальнее, чем раньше. Я схватила его за руку и потащила на скамейку.

— Сдается мне, сейчас самое подходящее время рассказать мне правду, ты не находишь?

Эрик взял меня за руку, но смотрел он на корабль, а не на меня. Голос его звучал ровно и низко, словно он рассказывал стихотворение.

— Моя человеческая жизнь началась в 1591 году на юге Франции. При рождении меня назвали Киприен.

— Киприен, — повторила я, стараясь произнести это так же, как он. — Это имя подходит тебе куда больше, чем Эрик Тейлор, даже не сомневайся. А фамилия?!

Он пожал плечами:

— Теперь это не имеет никакого значения. Все они давно исчезли.

— Мне жаль. — Значит, его род вымер. Не осталось даже дальних родственников.

Эрик продолжал:

— Я был последним из четырех сыновей. Отец был купцом, и хотя довольно удачливым, все же недостаточно богатым, чтобы пристроить нас всех к делу. Как самому младшему, мне был уготован религиозный путь; В те времена такое нередко встречалось в семьях, где детей рождалось больше, чем они могли обеспечить. С одной стороны, семья избавлялась от забот о ребенке, а с другой — собственный заступник перед небесами тоже не помешает. В шестнадцать лет меня отослали в орден францисканцев.

Я не понимал, что чувствую. Испытывая все чувства и желания, свойственные молодости, я ощущал себя загнанным в ловушку. Но при этом я был очень набожным и начал верить, что именно это Господь мне и предназначил. В общем, я принял свои обязанности с большим рвением и через несколько лет умиротворился жизнью и своими трудами.

Монастырь находился в сельской местности, несколько часов езды на лошади из города, и располагался вблизи небольшой деревни. Жители снабжали нас материальными благами, а мы их — духовными. Время от времени братьев приглашали в деревню, чтобы совершить богослужение по случаю чьей-нибудь внезапной смерти. Неизвестная хворь настигала бедолаг в собственной постели и забирала ночью, оставляя трупы белыми и скрученными в предсмертной агонии. Кое-кто из сельчан шептался насчет демонов, ведьм и даже вампиров, но в те времена болезни свирепствовали, а жизнь была полна неопределенности, так что в основном люди не обращали на это внимания. — Эрик замолчал.