* * *

Американские психологи мгновенно включились в работу, и первые результаты не заставили себя ждать – ровно через две недели с момента поселения в роскошном отеле на Фултон-стрит девочка впервые произнесла связную фразу из четырех слов. А восстановленное лицо Александра Яковлевича озарилось счастливой улыбкой.

– Сколько займет процесс реабилитации? – спросил он у профессора известной нью-йоркской клиники, куда ежедневно привозил дочь.

– Затрудняюсь назвать точный срок, – ответил тот, потягивая крепкий кофе. – Одно могу сказать наверняка: начатого лечения прерывать нельзя.

– Нет-нет, что вы – я и не думал об этом! Просто хотел распланировать ближайшее будущее. Меня ведь в России ждет работа.

– Частичная реабилитация займет не менее полугода. Для полной, возможно, потребуется несколько лет.

Алекс по старой привычке едва не присвистнул.

– Несколько лет?!

– А чему вы удивляетесь? Психологические травмы зачастую наносят более глубокие раны, нежели физические. Вы же сами все видите…

– Да-да, – кивнул химик и, поблагодарив профессора, распрощался.

Мимолетную беседу, вероятно, в подробностях передали Гольдштейну, иначе как было объяснить его осведомленность о «планах на ближайшее будущее» бывшего сокурсника?

Наведавшись в номер отеля, он задал вопрос «в лоб»:

– Алекс, ты правда соскучился по своей работе?

– Еще как! – вздохнул тот. – Почти каждую ночь снятся коллеги, лаборатория, реактивы… Вот только некоторые формулы никак не могу восстановить в памяти.

– Это не беда. Когда вернешься к работе – вспомнишь, – таинственно сказал он, вращая пальцами дорогую зажигалку. И, выдержав паузу, предложил: – Хочешь завтра съездить на экскурсию в Патерсон?

– В Патерсон? – затаил дыхание доктор наук. – Это то, о чем я думаю?

– Именно! Я хочу показать тебе самую известную химическую лабораторию на всем восточном побережье США. Круче нее только две конторы – в Калифорнии и Иллинойсе.

Сомнения недолго терзали душу российского ученого.

– Почему бы нет? – радостно встрепенулся он. – С удовольствием познакомлюсь с работой американских коллег.

* * *

Осматривая недра химической лаборатории в Патерсоне, новоиспеченный Клойзнер хранил суровое молчание.

– В чем дело, Алекс? – забеспокоился Саша. – Неужели здешний порядок и размах не производят впечатление?

– Напротив – впечатления слишком сильны, – с горечью признался тот. – Настолько сильны, что на глазах наворачиваются слезы…

Посмотреть действительно было на что: большое количество молодых ученых с горящими глазами, огромные площади, новейшее оборудование, ослепительная чистота… Да, здесь, в отличие от угасающей российской науки, бурлила настоящая жизнь.

Посетив несколько практических занятий, проведя академический час на лекции и даже поучаствовав в эксперименте по получению термобумаги для новейших принтеров, Успенский окончательно сник.

– Что случилось, Алекс? – искусственно удивлялся Саша, покупая на улице два ароматных хот-дога. – Ты чем-то расстроен?…

– Я поймал себя на одной мысли, – печально усмехнулся химик.

– На какой же?

– Сейчас смотрел на это изобилие и поневоле сравнивал с нашей нищетой. Ты не представляешь, какая между нами колоссальная пропасть!

– Отлично представляю! Я ведь успел поработать по обе стороны океана…

Перекусив, они полюбовались видами знаменитых водопадов, прошлись по Маркет-стрит до центра Патерсона.

– А как тебе город? – хитро прищурился на яркое солнце Гольдштейн. – Посимпатичнее этого… как его?… Мичуринска?…

– Моршанска, – поправил химик.

– Какая разница? Видел я твой Моршанск, бывал и в областном центре. Знаешь, я бы на месте предприимчивых американцев организовал экскурсии для желающих насладиться руинами Советского Союза. Вкусить, так сказать, последствия социализма. Эта идея принесла бы организаторам миллионы долларов! Десятки, сотни миллионов!..

Саша долго и со злорадством рассуждал о «триумфальной победе здравого смысла над фантазиями воспаленных марксистских умов». Успенский слушал с неприязнью, однако возразить было нечем – родина и вправду лежала в руинах.

После поездки в Патерсон наступило затишье: ни Гольдштейн, ни другие подданные «колыбели демократии» душу не терзали, давая возможность самостоятельно оценить ситуацию, взвесить все «за» и «против». Месяц врачи усиленно занимались Марианной, а российский ученый болтался по Нью-Йорку, скучал и мучительно раздумывал над своим будущим…

Он был неглупым человеком и догадывался, что психологической обработке подвергается не только его дочь, но и он сам. Сначала его сознание протестовало, потом нервно «подергивало плечиком», а позже свыклось.

* * *

Минуло шесть месяцев. Девочка уже смеялась, неплохо болтала по-английски и почти забыла о страшном происшествии в далекой России. По совету врачей ее определили в хорошую школу, где общение со сверстниками действовало не хуже дорогих препаратов.

– Мне кажется, она здорова, – робко предполагал отец в разговорах с врачами.

– Не нужно торопиться, – авторитетно возражали они. – Дайте ей окончательно оправиться от травмы.

– А сколько потребуется времени для полного выздоровления?

– Месяцев девять-двенадцать…

И поняв, что скоро из Штатов не уехать, Алекс сам позвонил Саше.

– Знаешь, я сейчас с радостью согласился бы устроиться лаборантом, – громко сопел он в трубку.

– Ты в порядке? – забеспокоился товарищ по университету.

– Не совсем. Ужасно соскучился по работе. И потом…

– Что потом?

– Я живу в Нью-Йорке на полном обеспечении: снимаю отличный номер в отеле, ношу дорогую одежду, ем, пью, имею карманные деньги; дочь учится в престижной школе… Я чувствую себя иждивенцем, понимаешь? Для меня это непривычно и… противно, понимаешь?

Подумав, Гольдштейн пообещал:

– Хорошо, я переговорю с одним человеком. Надеюсь, он сполна удовлетворит твое желание поработать.

* * *

Встреча состоялась в тихом кафе на 10-й авеню. Человек, с которым познакомил Саша, был солидным, неулыбчивым и немногословным.

– Называйте меня Клиффом, – представился он и, заказав капучино, сразу перешел к делу: – Алекс, мне сказали, вы желаете поработать?

– Да, – кивнул Успенский. – Я действительно хотел бы приносить какую-то пользу.

– Могу предложить вам интересную работу в одном живописном местечке на западном побережье Соединенных Штатов.

– Заманчиво, – оживился он. – Готов вас выслушать.