Князь Меншиков только скептически поморщился, когда Ардатов потребовал начала немедленного строительства защитных укреплений не только вокруг северной, но также и вокруг южной части Севастополя. Не будь граф личным посланником императора с особыми полномочиями, все оборонные планы так и остались бы на бумаге, в ожидании высадки вражеского десанта на крымскую землю. Узнав, что государь придает особое значение обороне города, князь не посмел перечить начинаниям Ардатова. Это, впрочем, не помешало Меншикову чуть ли не вдвое сократить требуемую помощь и в тот же день отписать царю бумагу, в которой князь выражал озабоченность действиями посланника. По твердому заверению Александра Сергеевича, враг не посмеет высадиться в Крыму, а Ардатов разводил ненужное строительство, только желая пустить пыль в глаза за счет казенных средств.

Другим камнем преткновения между Ардатовым и светлейшим князем было требование графа о немедленном выселении с побережья на время военных действий крымских татар как потенциальных сторонников противника, способных нанести удар в спину русским войскам. Это требование царского посланника вызвало у Меншикова самый яростный протест. С пеной у рта он стал доказывать Михаилу Павловичу, что подобные действия только нанесут огромный вред мирному сосуществованию в Крыму русских и татар.

– Вы, господин граф, плохо представляете себе к чему, приведет это выселение! Татары озлобятся на эти неправомерные действия и ответят всеобщим восстанием и жуткой резней в нашем тылу! – пафосно вещал князь.

Давно привыкший к тому, что его мнение является истиной последней инстанции, Меншиков решительно отметал все доводы и возражения, приводимые его собеседником. Видя, что светлейший князь непреклонен и готов стоять до конца, Ардатов прибег к последнему аргументу, все это время лежавшему в его походном сундучке. Это был царский указ о принудительном выселении татар, коим царский посланник дальновидно запасся в Петербурге перед своим отъездом.

Повелению государя императора, Меншиков, конечно, не посмел перечить, но в отместку князь спихнул исполнение указа на самого Ардатова, который и без того был очень занят различными делами. Главнокомандующий крымской армией очень надеялся, что петербургская выскочка сломает себе шею, угодив в им же вырытую яму, но Ардатов, к его тайному разочарованию, блестяще справился с этой задачей. Перед самым началом акции граф встретился со старейшинами и знатными представителями крымской диаспоры и довел до их сведения указ императора.

Всем жителям побережья предписывалось в трехдневный срок покинуть свои жилища и переселиться к Бахчисараю и Перекопу. Ардатов специально подчеркнул, что отселение татар с побережья носит временный характер и все они могут спокойно вернуться к себе домой, как только военные действия закончатся.

– Всякий, кто откажется выполнить волю государя, будет объявлен врагом и понесет наказание согласно законам военного времени, – твердым голосом произнес Ардатов, стоя перед сидящими на корточках татарами. – Не в ваших и не наших интересах доводить дело до крайностей и проливать кровь, тогда как можно решить все миром.

Собравшиеся в губернаторском доме посланники крымских поселений хмуро слушали статного московита, объявившего им волю белого царя. С какой радостью многие из них если не перерезали бы ему горло, то с радостью растоптали бы его ногами, как это делали их деды и прадеды в предыдущие века! Однако сегодня сила, как и правда, была не на их стороне. Глядя в решительное и твердое лицо царского посланника, они видели человека, не привыкшего бросать слова на ветер и готового в любой момент доказать их делом.

Будь сейчас у берегов Крыма англо-французская эскадра или был бы высажен на берег их десант, возможно, татары повели бы себя совершенно иначе. Однако лорд Раглан со своей эскадрой был в далекой Варне, и старейшинам пришлось подчиниться силе русских штыков.

Переселение произошло без особых эксцессов, к огромному разочарованию Меншикова. Медленными вереницами уходили татары со своим скарбом в сторону Бахчисарая, гоня впереди себя отары овец и лошадей, очищая прибрежную зону. Отселение татар происходило по всему южному побережью Крыма, на котором Ардатов видел два удобных места для высадки вражеского десанта. Это были районы Евпатории и Феодосии, и граф не желал давать противнику ни одного лишнего шанса.

«Мера, предпринятая мною, государь, носит сугубо вынужденный характер. Очень даже может быть, что ее положительные последствия проявятся не столь скоро и не в столь значимой степени, как того хотелось бы светлейшему князю Меншикову. Однако, государь, все мои помыслы и усилия направлены не только на сохранение жизни русских солдат, а также твоих мирных подданных, вне зависимости от вероисповедания. Еще в Петербурге, настаивая на отселении татар, я полностью руководился утверждением великого римского императора Аврелиана, говорившего, что самые ужасные беды – это те, что с нами не случаются».

Так писал Ардатов в своем докладе к Николаю, который ушел в столицу вслед за гневным посланием светлейшего князя об опасных действиях царского посланца по переселению татар. Письмо Меншикова содержало множество весомых и убедительных аргументов и было подписано как военными, так и гражданскими лицами, но император не изменил своего решения. Он полностью поддержал действия посланника, написав в ответ своему любимцу всего три слова: «Я так желаю».

Опытный паркетный лис моментально оценил всю крепость позиций Ардатова и на некоторое время оставил его в покое. Он даже смолчал, когда Михаил Павлович приказал вывезти из Евпатории в Севастополь хранящиеся там хлебные запасы. Князь только записал это распоряжение Ардатова в свой личный кондуит. В нем светлейший князь скрупулезно собирал все промахи и глупости, свершенные, по его мнению, Михаилом Павловичем, для предъявления их государю в нужный момент.

К своему большому огорчению, Ардатов, вслед за Меншиковым, не нашел полного понимания со стороны моряков. Вице-адмирал Корнилов занимал сугубо оборонительную позицию, заранее отдавая всю стратегическую инициативу в руки врага. Признавая полное превосходство винтового флота неприятеля над русскими парусниками, Корнилов не видел иного выхода, как забиться на внутреннем рейде и ждать исхода врага с Черного моря.

– Вступление нашего флота в открытое единоборство с паровым флотом англичан и французов приведет ко второму Трафальгару и только. Гораздо больше пользы мы принесем, находясь под защитой береговых батарей, вместе с которыми мы сможем отразить нападение врага на Севастополь, – говорил Корнилов Ардатову на совещании штаба флота.

– Я полностью согласен с вашими выводами относительно второго Трафальгара, Владимир Алексеевич, но совершенно не согласен с вами относительно пассивной роли флота. Вы совершенно забываете о восемнадцати колесных пароходах, плавающих по Черному морю. Почему вы не хотите использовать их против неприятеля?

– Простите, господин генерал-лейтенант, но в качестве кого? – холодно спросил уязвленный Корнилов, намеренно подчеркнув принадлежность Ардатова к сухопутным войскам.

– В качестве брандеров, Владимир Алексеевич, в качестве брандеров. Вы сами же в своей докладной записке писали о большой роли брандеров в предстоящей войне на море и почему-то не хотите применить свою блестящую идею на практике. Возможно, вы имели в виду использование брандеров против парусных судов, но почему нельзя использовать их против паровых кораблей? Ведь колесные пароходы по своей скорости мало чем уступают винтовому кораблю. Даже пускай часть их погибнет от огня вражеского флота во время сближения, но зато остальные могут нанести ему огромный вред, если сумеют уничтожить линейные корабли с пехотой, приготовленной для десантирования на нашу землю.