И все же один совет Глебу «Баба-Яга» дала. Когда друзья отошли уже от «избушки», попрощавшись с выбравшейся вслед за ними хозяйкой, старуха окликнула мутанта и поманила его скрюченным пальцем.

– Ты вот што, милок, – зашептала она, искоса поглядывая на остановившихся поодаль лузян. – С Пистолетом своим держи ухо востро. Темный он человек, себе на уме.

– Пистолетец? – едва сдержал смех Глеб. – Да какой же он темный? Он же весь как на ладони!

– Можа и на ладони, да не на твоей, а на своей, беспалой.

– Да ну, вот это уж точно ерунда, – отмахнулся мутант.

– Ну, мое дело сказать, а слышать иль нет – твое, знамо, – насупилась «ведьма».

– Спасибо, бабушка, – приобнял Глеб за согбенные плечи старуху. – За все спасибо. Пропали бы мы без вас.

– Пропадете ишшо, успеется, – оттолкнула мутанта бабка и, не сказав больше ни слова, заползла в свою «нору».

Глеб недоуменно пожал плечами и пошагал к товарищам.

Ему бросилось в глаза, как смотрит на него Сашок – с непонятным ужасом, будто готовый вот-вот сорваться и убежать. Парень трясся, как в лихорадке, и Глеб направился было к Сашку, чтобы узнать, в чем дело, и успокоить его. Однако старший лузянин, хоть и не слышавший разговора мутанта с «Бабой-Ягой», но прекрасно видевший, чем тот закончился, бесцеремонно оттер земляка в сторону локтем и буркнул:

– Темный велочек эта ведьма! Себе на уме…

Глеб невольно поразился сказанному – почти буквально повторившему, только теперь по «обратному адресу», слова старухи о Пистолетце. «Просто оба вы – буки, – подумал он. – Два сапога пара. Даже говорите одно». Но вслух он произносить это не стал, хлопнул старшего лузянина по плечу, подмигнул враз успокоившемуся младшему и скомандовал:

– Все! Вперед! Потопали!

И все-таки у Глеба никак не шли из головы старухины слова о Пистолетце. Да и его о ней тоже. Чем же они так не понравились друг другу? Если «ведьма» сумела разглядеть в лузянине что-то плохое, «темное», а тот это почувствовал, тогда все понятно. Но что могло быть «темного» в Пистолетце? Разве что его прошлое, его страдания, перенесенный ужас?… Может, в этом и дело? Несчастный косноязыкий мутантишка старается забыть пережитое, невольно блокирует страшные воспоминания, а «Баба-Яга», попытавшись, видимо, его «просканировать», наткнулась на эти «блоки». Пробить их не смогла, но скрытую в них холодную тьму почуяла. Отсюда и «темный». А Пистолетец, конечно же, увидел ее отношение к себе. Отсюда и взаимная неприязнь. Да, конечно же, так оно и есть. Другого тут просто быть не может!

Куда неприятней были последние, «напутственные» слова странной бабки. «Пропадете еще»… Надо же такое ляпнуть. Вот уж успокоила, так сказать, на дорожку! И что она имела в виду? Увидела что-то или просто так брякнула, зная, куда они направляются? Не понравилось, наверное, что он ее обнял, отвыкла от человеческой ласки. Да и если б увидела, то наверняка бы предупредила… Вон насчет Пистолетца сказала же.

Однако самым обидным для Глеба было то, что не оправдались его самые главные надежды. Он так ничего и не вспомнил о себе. Да, мельком увидел маму, но кто он такой, откуда, почему – так и не выяснил. Не помогла старуха, ничего у нее не вышло. А туда же – «пропадете»! Предсказательница хренова!

Глеб сам не заметил, как завелся. Стиснуло грудь, стало трудно дышать. От злобы, от обиды ли – непонятно. Да и на кого ему злиться? На выжившую из ума бабку-отшельницу? Она-то чем в его бедах виновата? На себя нужно злиться, на пустую, безмозглую башку. Или на того, кто ее пустой сделал. Вот бы добраться до этого гада, стиснуть на гнусной шее пальцы!..

Черные ногти мутанта впились в начавшие заживать ладони, выступила кровь. Но он даже не почувствовал боли. Зато услышал вдруг:

– Горит! Лес горит!.. Пожар!!!

Кричали Сашок с Пистолетцем. Оба, дуэтом. И глаза у обоих были выпучены совершенно одинаково.

Глеб обернулся. Лес позади них действительно горел. Да что там горел – пылал! Трещала еловая хвоя, бурыми мохнатыми столбами вздымался к небесам дым, мгновенно затянув солнце. Но и без солнца было темно – огонь, казалось, буйствовал повсюду.

– «Баба-Яга»!.. – похолодел Глеб.

Он метнулся назад, прямо к бушующему пламени, совершенно не задумываясь ни о чем. Если подумал бы – вряд ли осмелился… Да и ни к чему было бы тогда бросаться, помедли он хотя бы немного. Потому что… Потому что огонь, едва мутант добежал до ближайшей горящей ели, стал вдруг стремительно спадать, словно некий великан решил задуть эти гигантские свечи, словно те и впрямь были лишь свечками на праздничном пироге. И ели на самом деле потухли, лишь продолжали смущенно дымиться, сокрушаясь по испорченным «платьям».

Глеб, несмотря на произошедшее чудо, все-таки добежал до «избушки Бабы-Яги». Точнее, почти добежал. Он увидел живую, на вид вполне целехонькую «ведьму» и остановился шагах в десяти от нее, поскольку та категоричным запрещающим жестом вскинула клюку.

– Как… – запыхавшись, выдавил мутант, но старуха так свирепо зыркнула на него здоровым глазом, что продолжать ему расхотелось.

«Баба-Яга» сердито потрясла поднятой клюкой, развернулась и молча скрылась в «землянке». Глебу ничего не оставалось, как поскрести в затылке и вернуться к товарищам. Он отчетливо, без вариантов, понимал, что этот пожар снова был «делом его рук». Тут, как говорится, и к бабке не ходи, как бы смешно это ни звучало. Вот только смеяться ему совсем не хотелось. Впору было всерьез начинать бояться, причем себя самого.

Пистолетец, который был уже в курсе Глебовых «пиротехнических способностей», взглянув на вернувшегося мутанта, лишь покачал головой. Сашок это заметил.

– Что?… – завертел он головой, переводя взгляд с недовольного Пистолетца на понурого Глеба и обратно. – Что такое? Чего вы такие?… И почему лес загорелся? И почему быстро потух?… Это Матрена Ивановна, да?…

– Какая еще Матрена? – проворчал мутант.

– Ну, бабушка, у которой мы были. Ее так зовут.

– А ты откуда знаешь?

– Она сама сказала…

– Ишь вы как подружились, – скривился в подобии улыбки Глеб.

– Так она хорошая! Вылечила меня, рубаху подарила, плащ мой починила, – провел Сашок ладонями по заплатам своего бесформенного балахона.

– Мою одежку тоже заштопала, – признался мутант.

– А почему пожар-то? – вернулся к тревожащему его вопросу Сашок.

И Глеб не выдержал, подумав, что врать, что-то выдумывать, смысла нет. Да и не любил он врать – так ему, во всяком случае, казалось.

– Почему, не знаю, но сделал это я.

– Зачем?! – ахнул паренек.

– Говорю ж тебе: не знаю! Ни почему, ни зачем. Но вот случается порой такое, когда я рядом. Само по себе. Я этого не желаю.

– Так это что, не первый раз такое? – невольно отступил на пару шагов Сашок.