За доли секунды я успел увидеть, как жизнь снова ее покидает. Как она становится той самой бесчувственной, бескровной Ксенией.

Мне хочется орать во весь голос, неужели никто не видит этого? Почему никто не видит, как она умирала рядом с моим отцом день за днем и как теперь я медленно умираю без нее, пока она удаляется по коридору?

Как эти люди могли быть настолько слепыми, что не заметили, как день за днем, месяц за месяцем, потеря за потерей, Ксения из румяной и радостной женщины превращалась в бледную тень самой себя. Вот кем она стала рядом с моим отцом. И кем не должна быть рядом со мной!

Но на лице бабушки нет сочувствия или жалости. Только злая решимость, когда она ерошит мои волосы. И говорит нежным тоном, который не вяжется с металлом в ее глазах:

— Какой же ты избалованный, Тимур. Разве не говорили тебе в детстве, чтобы не брал чужого? Нельзя же так! Людей постыдился бы!

— Бабуль, Ксения не вещь и не какая-то игрушка, чтобы…

— Не перебивай меня, Тимур. Не знаю, как в Лондоне, но баб у нас на родине хватает. Может, ты и оголодал в своей Англии, но сейчас явно махнул лишнего. Об отце подумал? Ты-то наиграешься, а ему что делать? Как в глаза жене смотреть? Да и не нужна тебе такая, как Ксения, Тимур. Тебе здоровую надо, чтобы деток завести, остепениться. Заметил ведь, что у них с твоим отцом детей больше не было? Вот и не будет! Не смогла Ксения выносить, а теперь и не сможет больше. А тебе надо перестать скакать по чужим постелям! За ум пора взяться, Тимур. Какой интернат, Господи? Что за тренерство? Раз вернулся, займись отцовскими делами. А если с ним что случится? Видишь, избили. Работа у него тяжелая, нервная. А сердце у него не железное, Тимур, кому оставит все свое нажитое?…

22-1

— Ну идем, идем. Вот он идет в палату! Сережа, как ты?

Бабушка мигом бросается к отцу, а я остаюсь за спинами докторов и охраны. Я-то знаю, что отец совсем не будет рад меня здесь видеть.

У него на скуле красуется синяк под левым глазом, а еще он держится рукой за ребра и морщится, когда поворачивается. Я совершенно точно помню, как он целый и невредимый покинул кабинет Палыча, оставив меня утирать кровь с собственного лица.

Если бы я вскочил раньше и врезал ему в ответ, то уж точно не нашел бы пригласительный, который он выронил на ковре. И тогда не было бы всего, что было.

Обидно, что после всего Божья Коровка решить, что я мог избить отца.

— А Ксения где? Не приехала? — рявкает отец и вдруг безошибочно находит меня среди толпы.

Вид у него становится такой, как будто он в кучу навоза вляпался. Но вокруг слишком много случайных людей, чтобы устраивать мне очередной скандал или врезать первым. Несмотря на вездесущих врачей, успеваю заметить, что за спиной отца не маячит привычная тень охранника.

Оттесняя бабушку, к нему моментально выдвигаются парни в форме. Распахивают дверь палаты, пропуская сначала его, затем бабушку, а уж та затаскивает и меня следом.

— Жена моя где? — снова повторяет отец.

— Дела у нее.

— Вы ее подозреваете в чем-то? — тут же оживляется лейтенант и добавляет под тяжелым взглядом моего отца: — Шучу, шучу. У нее алиби, ее уже проверили. Итак, вы подтверждаете, что нападение на вас было совершенно на территории спортивного интерната номер двадцать три ноль восемь?

— Подтверждаю, — кивает мой отец и снова морщится.

— Этого не может быть! Там учатся дети, в это время идут уроки! Никому из них и в голову бы не пришло нападать при свете дня на взрослого мужчину!

— А вы, молодой человек, простите, кто? — интересуется второй полицейский.

Отец смотрит на меня, не мигая.

— Мое имя Тимур. Я работаю тренером в интернате, — отвечаю твердо.

Бабушка рядом тихо ахает. Я не назвал себя его сыном. Отец тоже никак не поправляет меня. Фактически, мы оба сейчас прилюдно отреклись друг от друга.

После всего я не удивлен, да и не рассчитывал на дружбу. Жаль только, что бабушку никто к такому не подготовил. Она хватается за сердце и смотрит то на меня, то на отца. Но в какой-то момент бабуля, кажется, решает, что отцу, должно быть, что-то известно обо мне и Ксении, поэтому он так зло на меня смотрит.

— В этом захолустье есть камеры наружного наблюдения? — произносит он, переводя глаза на полицейского. — Я им это с рук не спущу, даже будь это церковное подворье. Перетрясу интернат сверху донизу, чтобы найти подонков.

Вспоминаю его слова в кабинете Палыча о том, что он не позволит мне остаться на своем месте. И это — лишь начало его обещаний. Картина изощренной мести окончательно складывается в моей голове. Он воспользовался визитом ко мне, поднял очередную шумиху вокруг своего имени, а теперь его борьба с ветряными мельницами — несуществующими нападавшими, — больно ударит не только по мне. По всему интернату.

— Конечно, есть камеры, — кивает полицейский — Мы сразу наряд отправили. Они звонили, отчитались. Есть одна камера поблизости у булочной. Часть внутреннего двора интерната очень хорошо просматривается.

Отец не может скрыть своего разочарования.

— И все? Одна камера где-то сбоку?

Боится, что его поймают на фальсификации нападения? Но это не похоже на страх, что-то другое мстительно тлеет в глубине его глаз.

— Нет, это не все, — отзывается лейтенант. — На стадионе еще полно камер, а вы сказали, что именно в ту сторону сбежали преступники. Больше похоже, что они все-таки неместные, раз не знали, что на стадионе камерами по высшему разряду оснастили. Каждый метр видно.

Я впиваюсь в дверной косяк пальцами. И перестаю дышать.

— Отлично, — холодным, как могильная плит, голосом произносит мой отец. — Возьмите записи за две недели до события. Вдруг узнаю их лица. Наверняка примелькались. Если в интернате не случалось ничего противозаконного и там учатся одни дети-ангелочки, то и боятся им нечего, так? А если окажут сопротивление, тем более берите.

Две недели. Он хочет изъять записи в том числе и того дня, когда Ксения приезжала ко мне. Оба раза Ксения ходила на стадион. Оба раза мы оба примелькались, как он говорит, перед камерами. Даже сквер, в котором я кормил ее мороженым, мог попасть под обстрел камер. Не говоря уже об остальном, когда камеры наружного наблюдения волновали меня меньше всего на свете.

— Мне надо идти, — выдавливаю из себя.

— Тимур, ты куда? — отзывается бабушка. — Мы ведь еще не поговорили!

— Только вспомнил, я ведь там учеников оставил без присмотра…

— Эй, тренер! А кто вам губу разбил? — подает голос второй полицейский. — Ученики? А вы никого постороннего не замечали на территории?

Не могу ответить. Задыхаюсь.

Вываливаюсь из палаты, едва не сбивая с ног очередную медсестру. В коридоре ловлю обрывки разговора между охранниками: «… будем теперь работать без выходных, пока он себе личную охрану не подберет заново».