— Вот, ребята, — и сломала еще одну сушку. — Вот такое дело. Надо дачу ремонтировать, иначе развалится. Мы тут подумали, может, до Нового года у вас будет… На Новый год Мишка с Ленькой премии получат… Мама обещала пенсию откладывать… Я в кассе взаимопомощи возьму… А?

Витенька быстро посмотрел на Аллу. Алла слегка качнула головой, встала, взяла со стола корзинку, ушла на кухню и выбросила обломки сушек в ведро. Витенька подсел к Ляле, взял за руку, наклонился к самому лицу.

— Беда-то какая! — прожурчал он. — Я ведь на этой даче вырос. Да, вырос! Ты же помнишь, мамочка меня каждый год на каникулы к вам отправляла, говорила: «Только к Мусеньке! Только на дачу! Никому не доверию, только Мусеньке!» Мусенька — наш ангел! Просто ангел-хранитель. Ты не поверишь, Ляленька, иногда ночью не спится, я думаю — на ком держится семья? На Мусеньке! Ах, если бы не ее родственный стол, спасавший нас в минуту тяжелой невзгоды, если бы не свет гостеприимного абажура! — молол языком Витенька, и Ляле вдруг стало душно, будто из комнаты выкачали весь воздух. Витенькино лицо расплылось и отъехало куда-то в сторону. Слова вылетали изо рта, как из трубы.

«Не хватало только в обморок брякнуться!» — сердито подумала Ляля и встряхнулась.

— …Вчера в театре, — снова послышался ясный Витенькин голос. — Я тебе скажу — спектакль изумительный! Просто изумительный! Как, вы до сих пор не видели? Это преступление! Просто преступление!

— Спасибо! — Она встала из-за стола. — Спасибо за сушки! — и пошла к двери.

— Могли бы просто сказать — нет денег. А не разводить ерунду! — сердито говорила она вечером Татьяне, когда та позвонила узнать, как прошел визит. И; помолчав, спросила: — Что делать будем?

— Надо к Арику идти, — ответила Татьяна.

— Интересно, кто это сделает. Мишка? Ленька? Да они удавятся, ничего у него не попросят!

— Я не удавлюсь, — неожиданно для себя сказала Татьяна и сама удивилась своей смелости. — Вы все думаете, что он жлоб, а он не жлоб. Он нас на природу возит, в футбол играет, ему просто надо, чтобы мы восхищались его необыкновенными успехами. А мы не восхищаемся, вот он и злится. Я ему польщу, дескать, ты у нас самый богатый и самый важный. Ну, как план?

Ляля молчала.

— Эй, алло! Что за похоронное молчание?

— Молчание не похоронное, молчание раздумчивое, — неохотно ответила Ляля. — Ладно, делать нечего, иди. Только мальчикам ничего говорить не будем.

И Татьяна пошла.

«А вдруг начнет приставать? — подумала с ужасом и тут же рассмеялась дурацкой мысли. — Господи! К кому тут теперь приставать!» — И вынула из сумки пудреницу. В зеркальце был виден один глаз — ничего себе глаз, вполне кондиционный. Большой, похожий на густое чернильное пятнышко. Татьяна переместила зеркальце. Теперь в зеркальце поместилась половинка губ. Ничего себе губы — тоже вполне кондиционные. Эта привычка — пристально, как естествоиспытатель в микроскоп, смотреть на себя в зеркало — появилась у Татьяны совсем недавно, после того как Ляля, толкнув ее локтем, сказала однажды:

— Гляди, как Ленька постарел.

Татьяна поглядела. И не увидела, Леонид стоял перед ней таким, каким она увидела его впервые: кудрявые темные волосы, высокий лоб, смуглые щеки с торчащими скулами и странные глаза — со смехоточинкой. Ну разве что волосы не такие кудрявые и темные и в глазах все чаще полощется усталость. Она перевела взгляд на зеркало. Из зеркала на нее глядела старая тетка.

— Это мы с тобой старые тетки. Да, Ляль? Старые?

— Старые не старые, а тетки — это точно. — И Ляля тряхнула поседевшими кудряшками.

Так и повелось. Зеркало. Иногда вроде ничего — и глаза те же, и волосы, с редкими седыми ниточками, и фигура вполне еще, и даже очень еще, и даже очень-очень, а иногда — старая тетка. Меньше всех изменилась Рина. Может быть, потому, что там нечему было особо меняться.

…Татьяна захлопнула пудреницу и быстро сунула в сумку, как будто делала что-то неприличное. «Дура! О чем ты думаешь! Он тебя видит по три раза в неделю! На кой ты ему сдалась!» Но почему-то казалось, что идти надо во всем женском вооружении. Почему-то казалось, что просить что-то у Арика можно только после специальной длительной подготовки, после того, как настроишься, подкрасишься, подтянешься — и снаружи, и изнутри. Этот визит к Арику, от которого в обычной жизни Татьяна дико уставала и не знала, как отделаться, к Арику, который давно превратился в поднадоевший предмет меблировки, этот визит был… ну, как полет на Луну. Страшно, и гарантий возвращения никаких. Самое страшное было — стать обязанной. Это состояние как бы вовлекало ее в орбиту зависимости от Арика, делало уязвимой. Теперь он мог, нащупав ее слабые места, использовать их в своих целях. Как использовать? В каких целях? Зачем? Этого Татьяна не знала. Чувствовала только — не защищена.

В своем НИИ Арик сидел в крошечном, но отдельном кабинетике. Секретарши не было. Зато был огромный, зеленым сукном крытый стол. Арик торчал над столом, как одинокий гвоздик в пустой стене. С годами он усох, сморщился, еще больше покоричневел, вокруг глаз веером раскинулись мелкие морщинки. Татьяну встретил с преувеличенным радушием.

— Вот. — Он потер лапки. — Здесь, в этой маленькой комнатке, мы и делаем свои большие дела.

Татьяна села напротив и посмотрела на человека, который жизнь положил на то, чтобы чего-то достичь. Достиг многого и теперь стоял над своими достижениями, как соломенное чучело над огородом, — маленький, высохший, сморщенный человечек с оборками вокруг глаз. Татьяна глядела на него с жалостью человека, который никогда ни к чему не стремился и был рад тому, что дает жизнь. «Он, наверное, несчастный, — внезапно подумала она. — Ему всегда всего мало».

И попросила денег.

— Вот что, милочка! — Арик двумя пальцами взял ее за подбородок, и горячая волна брезгливости залила Татьянины щеки. — Я ваш клоповник, если хочешь, куплю, чтобы вам было где песенки петь по выходным. Если я вас приглашу, конечно. — Он коротко и резко хохотнул. — Но ремонтировать… Извини, я не Армия спасения. А так, заходите, если что, душевно рад. — Он дернул щекой и растянул в улыбке узкие губы.

Татьяна встала.

— Извини, — сказала она. — Извини, что отвлекаю по пустякам от больших дел… — Она помолчала. — В маленькой комнатке.

Арик прикрыл глаза, а когда открыл их снова, вместо глаз у него были неподвижные каменные слепки, и Татьяна подумала, что он похож на гипсовую болванку, которую скульптор еще не наделил подобием жизни. Он схватил ее за запястье и сжал так, что Татьяна застонала.

— Я вам нужен, когда… нужен, — шепотом сказал он, с силой выталкивая слова из узкого рта. — А когда не был нужен? Ты помнишь, как меня футболили? Как пинали с кухни на кухню? Сегодня у Изеньки котлетку дадут, завтра у Мусеньки супчика нальют, послезавтра тетки кусок пирога отрежут. А по выходным можно рубль в карман сунуть! Ну как же! Бедный родственник! Из Мариуполя! Он все стерпит! Это ваши Мишеньки и Ленечки при мамочках жили! В собственных постелях спали. А бедному родственнику можно и матрас на пол кинуть, ему же все равно, в общежитии еще хуже! А теперь бедный родственник стал богатым и сразу всем понадобился. Так не бывает, девочка моя!