К девяти часам отец с сыном перетащили тело Эйнджела на грузовой причал лесопилки. Здесь было сухо: часть причала освещалась солнцем. К тому же отсюда хорошо просматривалась стоянка. Доминику и Дэнни пришлось раздеть утопленника и оторвать почти два десятка пиявок. Потом они обтерли тело Эйнджела его клетчатой рубашкой и переодели частично в вещи Дэнни, частично — в одежду повара. В чужой одежде мертвый подросток выглядел незнакомым парнем, случайно обнаруженным ненароком оказавшимися поблизости людьми. Футболка, что была велика Дэнни, великолепно подошла Эйнджелу. Гардероб дополнили старые джинсы Доминика. Это делалось не столько для мертвеца, которому было все равно, сколько для Кетчума. Если тот все-таки появится, ему не придется созерцать мокрую и грязную одежду. Однако убрать с кожи синюшный оттенок было не в их власти. Глупо надеяться, что слабое апрельское солнце вернет Эйнджелу естественный цвет кожи. Но все-таки Эйнджел не выглядел закоченелым.

— Мы ждем Кетчума? — спросил Дэнни.

— Подождем еще немного, — ответил повар.

Дэнни понял: отец сейчас волнуется больше, чем он. (Доминик сознавал беспощадность утекающего времени.)

Выжимая грязные джинсы Эйнджела, повар нащупал в переднем левом кармане бумажник. Простой, дешевенький бумажник из искусственной кожи. Внутри, под пластиковым окошечком, была фотография миловидной полной женщины. От долгого пребывания в холодной воде окошечко запотело. Доминик протер его рукавом. Лицо женщины проступило резче. Она была похожа на Эйнджела. Наверняка это его мать. Женщина выглядела лишь немногим старше повара, но моложе Индианки Джейн.

Денег в бумажнике было немного — всего несколько купюр и только американские доллары (Доминик ожидал найти и канадские доллары). Там же лежала визитная карточка какого-то итальянского ресторана. Это подтверждало прежнюю догадку повара насчет того, что Эйнджелу была знакома работа на кухне, хотя парень занимался ею скорее по необходимости, чем по призванию.

Однако визитная карточка таила и неожиданности. Ресторан находился не в Торонто и не в каком-то ином месте канадской провинции Онтарио. Это был итальянский ресторан в Бостоне, в штате Массачусетс. Еще большим сюрпризом для Доминика оказалось название ресторана. То была фраза, которую незаконнорожденный сын Аннунциаты Саэтта слышал от матери с «гарниром» горечи и отвержения. «Vicino di Napoli» — так отвечала Нунци на вопрос о том, куда делся отец Доминика. Помнится, Доминик разыскал на карте близлежащие к Неаполю городки — Беневенто и Авеллино, случайно услышав, как мать упомянула их во сне. Тогда он думал, что отец действительно уплыл в Италию.

Повар вертел в руках мокрую карточку. Возможно, его папаша-шалопай и не уплывал ни в какую Италию, а убежал не далее итальянского ресторана на Ганновер-стрит, которую Нунци называла «главной улицей» бостонского Норт-Энда. На визитке значилось название ресторана: «Vicino di Napoli». «Окрестности Неаполя», если перевести с итальянского. Ресторан явно принадлежал уроженцам Неаполя и находился на Ганновер-стрит, вблизи ее пересечения с Кросс-стрит. Названия улиц также были знакомы Доминику с детства. Нунци без конца твердила, где лучше всего заказывать петрушку (prezzémolo) и прочие продукты. Она называла два ресторана: «У матушки Анны» и «Европеец», и оба они находились на Ганновер-стрит.

Казалось бы, что еще может потрясти повара после страшного совпадения: сын убил его любовницу той же легендарной сковородой, что однажды спасла от медведя его ныне покойную жену? Кто бы поверил в такое совпадение? И все равно Доминик не был готов к последнему открытию, которое сделал, исследуя содержимое бумажника Эйнджела. В одном из отделений он нашел потертый сезонный билет для проезда в бостонском метро и трамвае. Мать Доминика называла такие билеты «транзитными». В билете было указано, что его предъявителю летом 1953 года еще не исполнилось шестнадцати лет. Ниже стояла дата рождения Эйнджела: 16 февраля 1939 года. Следовательно, погибшему подростку едва исполнилось пятнадцать, а из дома он сбежал в четырнадцать с лишним (если действительно сбежал). Теперь уже не узнать, был ли Бостон его родным городом, хотя проездной билет и визитная карточка ресторана «Vicino di Napoli» давали серьезные основания так думать.

В пользу этого предположения говорили и настоящие имя и фамилия утонувшего подростка. Он вовсе не был Эйнджелом Поупом. На билете печатными буквами было написано:

АНДЖЕЛУ ДЕЛЬ ПОПОЛО

— Это еще кто? — спросил Дэнни, когда отец вслух прочел надпись на проездном билете.

Повар знал: дель Пополо в переводе с итальянского значит «из народа». Фамилия, достаточно распространенная на Сицилии, а «Поуп» — не менее распространенный американизированный ее вариант. Возможно, фамилия и не являлась чисто сицилийской, зато имя Анджелу (с ударением на последнем слоге) было истинно сицилийским. Может, парень работал в неаполитанском ресторане? (Закон разрешал брать четырнадцатилетних на неполный рабочий день.) Но что заставило его убежать из дома? Судя по найденной у него фотографии, мать свою он любил, иначе не стал бы вкладывать ее карточку в бумажник.

Однако все эти рассуждения Доминик оставил при себе, а сыну лишь сказал:

— Как видишь, Дэниел, Эйнджел оказался не тем, за кого себя выдавал.

Он показал сыну проездной билет и визитную карточку. И если они хотели разыскать родных Анджелу дель Пополо, их дальнейший путь лежал туда, в Бостон, в район Норт-Энда.

А пока приходилось искать ответы на более животрепещущие вопросы. Куда запропастился этот чертов Кетчум? Сколько им еще здесь ждать? А вдруг констебль Карл не был пьян до бесчувствия? Вдруг он точно помнил, что накануне не ссорился с Джейн и не дотрагивался до нее?

Если в ближайшие десять минут Кетчум не появится, им придется уехать. И какую записку оставить Кетчуму? Написать открытым текстом или подобием шифра?

Неожиданность! Эйнджел — не канадец!

Кстати, с Джейн произошел несчастный случай!

Никто не виноват — даже Карл!

Мог ли повар оставить другу такое вот послание?

— Мы по-прежнему дожидаемся Кетчума? — спросил у отца Дэнни.

— Подождем еще чуть-чуть, Дэниел, — не слишком уверенным тоном ответил повар.

Орущее радио они услышали раньше, чем на трелевочной дороге показался видавший виды пикап Кетчума (машина нередко служила ему домом). Кажется, это была Джо Стаффорд, исполнявшая «Маке Love to Me»[51]. Но Кетчум выключил радио раньше, чем повар сумел распознать песню. (От многолетней работы бензопилами Кетчум начинал глохнуть. Радио в машине он всегда включал на пределе громкости, а окна, посчитав, что наступила весна, держал открытыми.) Доминик с облегчением вздохнул, не увидев в пикапе Нормы Шесть. Не надо им лишних сложностей.