О чем же «бряцал» «толстый кудрявый эстет»?

Эти стихи было написаны как раз в 1919 году.

Поэтесса Аделаида Герцык, которую революция застала в Крыму, вспоминает: «Те, кто знали Волошина в эпоху Гражданской войны, смены правительств, длившейся в Крыму три с лишним года, верно, запомнили, как чужд он был метанья, перепуга, кратковременных политических восторгов. На свой лад, то так же упорно, как Лев Толстой, противостоял он вихрям истории, бившим о порог его дома…».

Однако Волошин, вопреки собственным стихам, вовсе не «стоял над схваткой». Он вмешивался, когда считал, что его вмешательство необходимо. Его письмо в защиту арестованного белыми Осипа Мандельштама, весьма вероятно, спасло того от расстрела.

В 1923 году с одобрения Наркомпроса Волошин превращает свой дом в Коктебеле в «Коктебельскую художественную научно-экспериментальную студию».

В марте 1927 года он зарегистрировал брак с Марией Степановной Заболоцкой. Мария Степановна медсестра, приходившая делать уколы матери Волошина. Елена Оттобальдовна сама «выбрала» ее и посоветовала Максу жениться, чтобы у него была опора в трудные годы.

Когда-то, общаясь с Волошиным, Лиля также увлеклась антропософией. Ее муж, видимо, разделял ее увлечение. Елизавета Ивановна ездила в Швейцарию и в Германию, встречалась с лидерами антропософского движения. Теперь ей это «припомнили». В 1921 году Елизавету Ивановну арестовали и отправили в ссылку в Ташкент. В последнем письме к Волошину в январе 1928 года она мечтала о новой встрече, которой уже не суждено было состояться: «…так бы хотела к тебе весной, но это сложно очень, ведь я регистрируюсь в ГПУ и вообще – на учете. Очень, очень томлюсь… Следующий раз пошлю стихи… Тебя всегда ношу в сердце и так бы хотела увидеть еще раз в этой жизни». 5 декабря 1928 года в Ташкенте Елизавета Ивановна скончалась. За год до ухода из жизни по предложению близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Юлиана Щуцкого она создала еще одну литературную мистификацию – цикл семистиший «Домик под грушевым деревом», написанных под псевдонимом философа Ли Сян Цзы, сосланного на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа». В этих стихах она борется со своей тоской по родине, по друзьям, по прошлому. Борется и побеждает. И дает силы тем, кто тоже столкнулся с разлукой и одиночеством.

М.С. Заболоцкая

Макс пережил ее на четыре года и похоронен в Крыму на горе Кучук-Енышар, вблизи Коктебеля.

Последнее из стихотворений серии «Домик под грушевым деревом» могло бы послужить эпитафией и Елизавете Ивановне, и Волошину, и многим другим поэтам, художникам и мыслителям Серебряного века:

Осенью 1921 года в газете «Рабочая Москва» поместили объявление об открытии школы танца «для детей обоего пола в возрасте от 4 до 10 лет». Казалось бы, что в этом необычного? Еще одна балерина «из бывших» пытается найти для себя пропитание, но на самом деле это была Московская школа Айседоры Дункан – «…школа, где танец был бы средством воспитания детей – новых людей нового мира, гармонически развитых физически и духовно». Таким образом, речь шла еще об одной революции, конечно, менее масштабной, чем Февральская или Октябрьская, но зато и менее разрушительной и приносящей ее участникам только радость.

Школу предложил открыть нарком просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский, и Айседора откликнулась с энтузиазмом. Позже она писала в мемуарах: «Пока пароход уходил на север, я оглядывалась с презрением и жалостью на все старые установления и обычаи буржуазной Европы, которые я покидала. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей, я выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшего мою школу несбыточной!»

Дункан в России знали давно. Еще в 1905 году Сергей Владимирович Соловьев написал: «В ее танце форма окончательно одолевает косность материи, и каждое движение ее тела есть воплощение духовного акта. Она, просветленная и радостная, каждым жестом стряхивала с себя путы хаоса, и ее тело казалось необыкновенным, безгрешным и чистым»[51].

А вот какой увидела Айседору в 1922 году в Берлине, уже с Есениным, Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая: «На Есенине был смокинг, на затылке – цилиндр, в петлице – хризантема. И то, и другое, и третье, как будто бы безупречное, выглядело на нем по-маскарадному. Большая и великолепная Айседора Дункан, с театральным гримом на лице, шла рядом, волоча по асфальту парчовый подол.