— Я и не в обиде на тебя Мирон, — улыбнулась ему девушка, вспоминая тот зловещий миг, когда валькирия Ждана полетела к ней с оскаленными клыками.

— Просто боялся, что покалечит эта бестия тебя. Когти то, у нее вон какие.

— Понимаю я все. За меня опасался.

— Верно, — кивнул он. — Вон у Василия рана на плече, жуть какая.

Едва они вернулись в свою избу, Мирон достал из серебряного оклада кольца голубой яхонт и, приложив его к каждому из углублений Чаши, нашел подходящее место по форме. Драгоценный камень был чуть вытянут и искривлен вбок и, оттого, одно из отверстий превосходно подошло для него. Людмила и Василий следили за его действиями. Когда же Чаша замерцала радугой в руках Мирона и он испуганно поставил ее на дубовый стол, все трое опешившими глазами смотрели за этими превращениями. Древний самоцвет словно прирос к своей вмятине, а с боков отверстия вылезли небольшие серебряные лепестки, которые надежно укрепили голубой яхонт в Чаше. Когда Чаша перестала мерцать, Мирон глухо выдохнул, а Людмила так и стояла замерев, сцепив тонкие руки на груди.

— Вот чудо, так уж чудо, — вымолвил Василий с благоговением.

Вновь убрав Чашу в заплечный мешок, Мирон довольно улыбнулся и сказал:

— Наверное, спать надо лечь. А то, уж светает.

К юродивой Ждане еще рано поутру позвали местного знахаря, который обработал ее раны и перевязал ее покалеченную руку. Знахарь заявил, что Ждана поправится, только останется без трех пальцев на руке.

История про жуткую валькирию, которая убивала мужиков у реки, совсем не понравилась тетке Марье и она, лишь, зло зыркая на молодых людей, сказала, что они сотворили с ее племянницей нечто непотребное и прогнала их в тот же день со двора.

Перед отъездом, Людмила зашла к Ждане, которая лежала в кровати.

— Поправляйся, сестрица, — вымолвила Людмила, ощущая участие к судьбе Жданы, хотя она не была ей родной сестрой. — Не тронет тебя больше Сабуров.

— Теперь, без кольца заветного, матушкой завещанного, не стать мне крылатой, — с сожалением произнесла тихо Ждана, всматриваясь в яркие зеленые очи монахини. — Только, ведь, кольцо надевала и становилась такой, какой хочу. Словно яхонт этот самоцветный мое желание исполнял.

— Но, ты совершила много зла, — произнесла Людмила. — Теперь, тебе надо жить по-новому. И попытаться хотя бы немного полюбить людей.

— Не смогу я, сестрица.

— Сможешь, если захочешь.

— Возможно. И тебе обресть то, что ищешь, — сказала печально Ждана.

— Вот и спасибо на том…

Выйдя к лошадям, которые послушно ожидали их во дворе тетки Марьи, Мирон подошел к Людмиле и помог ей взобраться в седло. Похлопав по крупу светлую кобылу девушки, он обращаясь к Людмиле, как-то по-доброму сказал:

— Ну что, милая, поедем следующую нечисть искать?

— Наверное, Мирон. Только, не милая я, — ответила монахиня.

— Отчего же? Ты на мою покойную сестрицу Олюшку больно похожа. Она такая же бойкая, да пригожая была. Убили ее нехристи, а ей бы, теперь, столько же годков исполнилось, как и тебе.

— Да, и впрямь похожа нравом, — улыбнулся Василий.

— Я ж к тебе, как к сестрице обратился, не более, — сказал твердо Мирон. — А ты невесть что подумала?

На эти слова брата Василий беззлобно рассмеялся, а Мирон тоже оскалился. Усаживаясь удобнее в седло. Людмила подозрительно взглянула на Сабуровых и отвернулась, понукая ногами свою кобылу, устремившись со двора.

Нижегородская земля,

близ села Зарубино,

1572 год, 14 июня

Вторые сутки подряд, Сабуровы и Людмила прочесывали лес вокруг Нижнего Новгорода. Они знали от местных, что где-то в лесной чаще есть заповедное озеро. Но, люди никогда не видели его и только по слухам знали, что оно очень хорошо спрятано от посторонних глаз. Именно про это озеро говорилось в следующей разгаданной монахиней песне из книжки колдуна.

Звезды зажглись на небосводе, а полная блеклая луна поднялась на сумеречное ясное небо, когда Сабуровы решили остановиться на ночлег. Как и предыдущую ночь, разбив место для привала на маленькой сухой поляне, которую едва нашли в густой чаще, молодые люди развели небольшой костер.

— И где ж, это проклятое озеро искать то? — спросил Василий устало, подогревая корку хлеба, нанизанную на длинную палку, над огнем. Они сидели вокруг костра и доедали запасы съестного, которые взяли из деревни еще три дня назад. Он обернул лицо к девушке, доедающей сладкую небольшую репу и попросил. — Людмила, будь добра, сестренка, скажи еще, как говорятся те слова? Может не так мы, чего поняли?

Девушка, сидящая напротив него, через пылающий костер, невольно вздрогнула после слов молодого человека и перевела печальный взор с луны на Василия.

— Да все верно, — буркнул Мирон, поворачивая над костром палку с болотными лягушками, чтобы не подгорели. — И нижегородские сказали, что есть это озеро заповедное, только увидеть его не каждый сподобится.

— Ты слышишь, Людмила? — повторил Василий. — Снова-то скажи те слова.

Она кивнула и, не задумываясь, произнесла:

Заповедное озеро в сверкающей чаще той есть.

Юных девиц и парней в лесу в Ярило не счесть.

И папоротник древний колдунья лихая дает.

А в Новгороде Нижнем годами страданье идет.

— Ты уже без книжки все помнишь? — улыбнулся ей Мирон.

— Да. Вы ведь меня уже замучили с этими словами, — ответила монахиня.

— Прости, — сказал Василий.

— И где оно озеро то это? — поморщившись, сказал Василий. — И чаща лесная совсем не сверкает нигде. Мы уже все окрестности вокруг Нижнего этого Новгорода на три раза прочесали.

— Не знаю, брат, — мрачно ответил Мирон. — Знал бы, сказал. Давай, Людмила, свой лопух. Первая твоя.

Девушка протянула уже приготовленный лист лопуха и Мирон, обжигая пальцы, стянул с палки запеченную на огне лягушку и положил ее на круглый зеленый лист.

Было уже совсем темно, когда молодые люди, затушив костер, улеглись на свои сделанные из сухого хвороста и хвои ложа, которые не пропускали холод от земли. Завернувшись в плащи, Сабуровы уставшие, после многочасового петляния по лесу на лошадях, быстро уснули. Серый и лошади тоже задремали и было совсем тихо.

Недвижимо, девушка лежала на спине и, уставившись на полный диск луны, ощущала, что нужное время уже приближается. Небо было безоблачным, а ночь безветренной и теплой. Лесная чаща почти не шумела и птицы уснули в гнездах. Ночные сверчки убаюкивали ее и Людмилу начал морить сон. Она чуть прикрыла веки, зная, что спать нельзя. Мирон и Василий уже громко храпели, растянувшись на хворостяной хвойной подстилке, а костер почти потух.