Звучало потрясающе. Они встречались в престижных северо-восточных университетах, а также во время безбашенного веселья по всему субконтиненту. Марк предполагал, что многие из этих молодых евреев выросли в далеком от религии окружении, поэтому чувствовали какую-то духовную дыру в своей жизни. Было признано, что культурная предрасположенность к волнению также стала поводом их коллективного тяготения к буддизму. Последующие десятилетия Джю-Бу сыграли важную роль в передаче мудрости Востока в понятном для западной публики виде. В основном они сделали ее менее иерархичной и молитвенной. Марк упомянул, что он и его товарищи проводят семинары, посвященные буддизму. «Походите на какие-нибудь из этих мероприятий, – посоветовал он, – пока Вам не станет скучно».

Я рассмеялся. Мне нравился этот человек. Его фотография не вызвала у меня интереса, а он оказался тем, кто мог стать моим другом. Мы, конечно, странно смотрелись рядом. Он был на 20 лет старше меня и гораздо симпатичнее. Но мы могли найти общий язык. Он был профессиональным слушателем, а я – профессиональным оратором. У нас была Бостонско-Нью-Йоркско-еврейская культурная общность. Он не был непонятным, как Толле или Чопра. Он мог бы быть моим дядей. Я хотел с ним подружиться, но еще больше я хотел получить то, что у него было. Не какое-то неловкое якобы неразрушимое самообладание, а простая уверенность. Он не отрицал свою нервозность, но считал ее забавной, а не мучительной.

В этот момент разговора – по крайней мере с Толле или Чопрой – я бы уже попросил практического совета и получил в ответ целую кучу бесполезных слов. Доктор Эпштейн же мог выписать вполне четкий рецепт. Этим буддисты в корне отличались от гуру самопомощи – у них действительно был план. И это не было трюкачеством: не требовало участия в дорогих семинарах или любого другого вложения денег. Это было бесплатно. Требовалось только решительное внутреннее движение в стиле джиу-джитсу, которое позволяло оказаться прямо перед мерзавцем в твоей голове и мирно его обезоружить.

Однако была одна большая проблема. Я отказался принимать этот план.

Моя все более усиливающаяся неприязнь ко всему, связанному с Нью-Эйдж и хиппи, началась еще в середине 70-х, когда мне было 5 лет. Мои родители, еще не совсем оправившиеся после Эры Водолея[31], послали меня в класс детской йоги в местной начальной школе. Я пришел туда в «тафскинз» (это такие детские джинсы, которые невозможно было порвать). Учительница, которая осталась в моей памяти похожей на мечтательного богомола, объявила мои штаны недостаточно эластичными для упражнений. Прямо перед остальными детьми она заставила меня снять их и делать «приветствие солнца» в чудесных белых трусиках.

Мои детские травмы включали в себя также обязательные поездки на природу и походы в заплесневевшие магазины здорового питания. Потом все усугубилось годами в колледже Колби – маленькой свободной школе искусств в центре Мэн, где парни из Массачусетса и Коннектикута в банданах и спортивных кедах заставляли меня слушать бесконечное бренчание гитары Джерри Гарсии.

Из-за всего этого с буддизмом у меня были непростые отношения. Эпштейн и остальные говорили, что единственным способом победить «обезьяний ум», принять скоротечность и избавиться от привычки привязываться к преходящему, была медитация. И я даже не думал следовать этому совету. Медитация в моем понимании собирала в себе все самое ужасное, что сопровождало здоровый образ жизни. Я представлял себя сидящим со скрещенными ногами (из-за отказа от йоги я был гораздо менее гибким, чем я хотел бы быть) в комнате, пахнущей грязными ногами, в группе «практикующих», стучащих в колокольчики, всматривающихся в хрустальные шары, мычащих «ом» и пытающихся слиться с какой-то липкой космической субстанцией. Мое отношение прекрасно выражал персонаж Алека Болдуина в сериале «Студия 30»: «Медитация – это просто потеря времени, как изучение французского или поцелуи после секса».

Мое сопротивление также подкрепляла слабая способность концентрировать внимание (да-да, именно поэтому я и пошел работать на телевидение). Было очевидно, что мой уникальный ум – в лучшем случае стрекочущий, в худшем – бушующий – не мог остановиться и перестать думать.

Я мог бесконечно стоять в этом тупике перед дхармой, но через месяц после встречи с Эпштейном я пошел к психологу. Я не хотел рассказывать доктору Бротману о своем интересе к буддизму, потому что так же, как и я, Бротман не переносил слюнявых сантиментов. Это нас объединяло. Когда же я раскололся, он в ответ рассказал о своем бывшем коллеге из Гарварда, который написал бестселлер о пользе медитации. Бротман полагал, что это могло бы мне пригодиться.

– Я думаю, что это не для меня, – сказал я. Но когда я стал переваривать его неожиданный ответ, я вслух припомнил, как в день нашего знакомства он упомянул породистого жеребца, чтобы объяснить, как человек с моими психологическими трудностями должен не только отказаться от наркотиков, но и заниматься какой-нибудь мысленной и физической тренировкой, чтобы сохранить баланс.

– Вы думаете, что медитация будет мне полезна, потому что, как Вы раньше говорили, мне нужно тренировать себя как породистого жеребца?

Он рассмеялся и покачал головой: «Я не говорил „породистого“, я сказал „благородного“».

Просто слова. Не важно. Что ж, я все-таки прочитал книгу, которую написал его друг, тоже доктор. Теория этого доктора состояла в том, что в современной жизни мы слишком часто включаем древний механизм «бей или беги». Мы реагируем агрессивно в пробках, разговорах с начальством и во многих подобных ситуациях. По его словам, такая реакция была одной из причин участившихся болезней сердца. Даже если конфликт незначителен, наше тело не знает об этом и выбрасывает в кровь гормоны стресса, как будто речь идет о жизни и смерти. Доктор провел исследования, показавшие, что медитация может обратить последствия стресса и снизить кровяное давление. Это очень воодушевило обеспокоенного ипохондрика внутри меня.

Я прочитал несколько других книг о том, что из себя на самом деле представляет буддистская медитация, и узнал, что не обязательно носить балахоны, петь строчки на санскрите или слушать Кэта Стивенса. Возможно, мои предубеждения были не более, чем очередным примером моей склонности делать оценочные суждения? Моя оборона ослабла.

Это было самым длинным и самым сильным опьянением в моей жизни. Но началось оно с похмелья.

День первый

Что я действительно осознаю, так это захвативший меня ужас.

Я сижу в кафе в Сан-Франциско и последний раз ем приличную еду перед отправкой в концлагерь дзена. Одновременно я листаю информационные брошюры из центра медитации. Это место называется «Спирит Рок» – звучит как оккультная версия «Фреггл Рок»[32], населенная куклами, гадающими на кофейной гуще. Текст брошюры до отвращения приторный: «Ретрит проходит в священном месте, защищенном от окружающего мира, чтобы участники могли успокоить разум и открыть сердце».