— Будет исполнено, ваше превосходительство!

Наверное, он принял путешественника за начальство.

Француз проследовал было дальше, не удостоив Глупов даже поверхностного осмотра, но тут из центра пришла депеша, которая изобличала путешественника в содомском грехе и предписывала не оказывать ему никаких знаков расположения. Не мешкая ни минуты, градоначальник снарядил вслед погоню, в результате которой де Кюстину сожгли коляску и в назидание порвали дорожный фрак. Немудрено, что по возвращении во Францию путешественник сочинил злобный пасквиль на глуповские порядки. Впрочем, переведен на русский язык он был только сто лет спустя и на патриотическое расположение тогдашних умов нисколько не повлиял.

В градоначальничество же штык-юнкера Копфа в Глупове был похоронен один странный юноша, который называл себя Студентом Холодных Вод. Этот юноша явился неведомо откуда, носил в глазу стеклышко и был не в своем уме, но при этом так эффективно и так, главное, просто лечил всю номенклатуру женских болезней, что отбою не было от глуповских женщин всех сословий и состояний. Как и градоначальник Микаладзе, неистовый женолюб, Студент Холодных Вод скончался от истощения.

Последней затеей Карла Андреевича было строительство видообзорной каланчи. Бог ведает, что его подвинуло на это изощренное предприятие, — вообще, с точки зрения чистого разума, многие замыслы здешних градоправителей непонятны, — но как бы там ни было в конце сорок восьмого года Карл Андреевич самолично определил строительную площадку и приказал доставить в город извести, дубовых бревен для стропил и запас клейменого кирпича.

Первая попытка выстроить каланчу не удалась потому, что неизвестные злоумышленники растащили по дворам известь, которая, кроме всего прочего, еще и представляла собой отличное средство против мышей и крыс. Не то чтобы эти вечные спутники человечества особенно досаждали глуповскому народу, но ведь у нас как — ежели ты что и украл, то будь любезен найти продукту какое-то применение.

Умер градоначальник Копф в том же сорок восьмом году от апоплексического удара. Как раз накануне он получил из губернии циркуляр, изобличавший очередную французскую революцию и предписывавший строжайшие меры против проникновения ее флюидов в подведомственные края. Прочитав циркуляр, Карл Андреевич по простодушию всерьез напугался: как бы, невзирая на исполинское расстояние, отделяющее Глупов от богом проклятого Парижа, в городе не аукнулась бы французская революция, но тут он ненароком выглянул в окошко, увидел сидельца москательной лавки в непоказанном, чуть ли даже не в трехцветном шейном платке и умер от апоплексического удара.

В день его смерти случилось чудо: на небесах, ко всеобщему изумлению, вдруг само по себе написалось багряными буквами таинственное слово «эгалите»[40].

После смерти штык-юнкера Копфа градоначальником в Глупов был назначен бывший тамбурмажор лейб-гвардии Преображенского полка Лычкин Василий Иванович, великан. Приняв, как говорится, бразды правления, он первым делом заперся у себя в кабинете, чтобы решить вопрос: как это на небесах вдруг само по себе написалось слово «эгалите»? Версии были такие: то ли пронырливые французы волшебным образом дали о себе знать, то ли язвительные глуповцы, по тем временам народ еще бойкий, самостоятельный, как-то исхитрились начертать это слово на небосводе, ибо уж на что на что, а на выдумки голь хитра, то ли это было просто-напросто предостережение свыше. Ни к какому окончательному заключению Василий Иванович не пришел, поскольку варианты он просчитывать не умел, но все же на всякий случай решил принять некоторые превентивные меры, или, лучше сказать, меры в принципе, вообще. Для начала он повелел согнать на Соборную площадь глуповское население, вышел на балкон своей резиденции и показал толпе значительный гвардейский кулак.

— Чуете? — сказал он народу, в разных ракурсах демонстрируя свой кулак.

— Чуем, — ответили глуповцы в один голос.

— Чуять-то мы чуем, — добавил какой-то задорный мужичок, — да только откуда ветер дует, это нам невдомек.

— Кто таков? — спросил Василий Иванович, рассердясь.

— Здешний, то есть глуповский, мещанин.

— Якобинец?

— Это мы без понятия.

— Стало быть, якобинец! А ну-ка, кто там, — в железа его за неудобные разговоры! Я вам покажу, как поганить небеса разными поносными словами, вы у меня узнаете, что такое «эгалите»!

— Об этом, батюшка, и речь,– раздался чей-то смиренный голос.– Разъясни ты нам, Христа ради, что это за «эгалите» такая? Хотелось бы знать, через что страдаем…

Василий Иванович ответил уклончиво, потому что он сам не знал значения этого слова.

— Ну, это, положим, не вашего ума дело. Вместо того чтобы интересоваться насчет «эгалите», вы бы лучше поинтересовались вывести тараканов. Ведь это же страм, сколько их у вас развелось!

Тут новый градоначальник, что называется, попал в самую точку: с помощью краденой извести глуповцам удалось извести вечных спутников человечества, но вместо них расплодились в несметном количестве рыжие тараканы, которые приспособились ее есть. Однако тараканами всерьез заняться не довелось, поскольку тем временем, как будто в пику указаниям властей предержащих, в Глупове распространилась мода на глиняные свистульки, и город года так два ничем, кроме этих свистулек, не занимался.

Но градоначальник Лычкин решил, что народ просто-напросто придуривается, что дело вовсе не в свистульках, отвлекающих его от противоборства нашествию тараканов, а все дело в проклятом «эгалите», которое бесовским образом действует на народ. Поэтому вскоре на заборах и стенах домов появились официальные афишки, которые начинались следующими словами: «Вам же добра желая, как вы есть публика истинно глупая, несамостоятельная, строжайше повелеваю…» — и далее шел перечень распоряжений, нацеленных на то, чтобы в зародыше вытравить думу о тайне «эгалите». В частности, горожанам предписывалось изъять из обращения столовые и кухонные ножи, сообщалось, что на месте пустыря, оставшегося от разгромленной Стрелецкой слободы, будет оборудован плац, где благонамеренные обыватели смогут подзаняться воинскими артикулами и другими физическими упражнениями, которые суть лучшее средство от вредных мыслей, а также воспрещалось ношение чепцов с разноцветными лентами и космополитических картузов. Заканчивалась градоначальникова прокламация на такой грозной ноте: «Нарушение оных предначертаний приравнивается к измене Отечеству и наказуется по всей строгости законов, вплоть до расстреляния без суда и следствия, чему порукой верное солдатское сердце и решительная рука».