Однажды декабрьской ночью 1970 в пещере состоялось собрание под председательством Махджуба. Махджуб фидаинам:

– Вы должны соблюдать прекращение военных действий. Это мое официальное заявление. Это так. Вы солдаты, проявите сообразительность. Ваши сестры и кузины вышли замуж за иорданцев. Постарайтесь определить, куда нацелен автомат вашего новоиспеченного зятя. Ничего лучше я придумать не смог. Будьте хитрее меня. Правительство Хусейна больше не позволит вести операции с баз против Израиля и оккупированных территорий[47].

Советы Махджуба были восприняты плохо. Каждый фидаин приводил одну и ту же причину: «Чего стоит безоружный солдат?» и даже: «Что такое безоружный солдат?» Какая разница между голым мужчиной и безоружным мужчиной? Чтобы заставить их просто выслушать – не убедить! – понадобилось три часа в этой пещере, освященной карманными фонариками и зажигалками. Когда мы выбрались из этого логовища, меня одного поразила чистота этой ночи, а фидаины перед красотой неба и обетованной земли еще сильнее почувствовали тяжесть нанесенной им раны.

Оружие нужно было сдать на следующий день. Уже были приготовлены тайники. Если бы через какое-то время сражения возобновились, эти ружья разобранные, тщательно смазанные, оказались бы бесполезны.

Согласно протоколу, фидаинам в Иордании позволялось бдеть в пределах четырехугольника, ограниченного Иорданом, дорогой Салт-Ирбид, сирийской границей и дорогой в Салт-Иордан. Почти в самом центре – Аджлун.

Это происходило внутри нас: словно нас начинал беспокоить какой-то орган, потому что побеспокоили его, или вдруг внезапно мы стали лучше видеть мир, а может, нам так только казалось. Какое-нибудь место, чаще всего пустое, где нет ни человека, ни животного, хотя бы гусеницы, только мох, галька, трава, полегшие злаки, и вдруг все это, все предметы словно намагничиваются один от другого, и все начинает дрожать и трепетать, не двигаясь с места. Оно становилось – или всегда было – эротичным. Такими были луга Аджлуна. Они ждали только сигнала, но от кого?

От одного куста к другому, где под навесами расположился отряд, бродили молчаливые фидаины, одни вооруженные, другие без оружия, настороженные, внимательные, чего-то ожидающие. Переносили ящики с гранатами, чистили ружья.

Униженность от поражения… ведь когда-то они покрыли себя славой, доставив много хлопот Хусейну и бедуинам, развернули в пустыню самолеты израильской авиакомпании «Эль Аль» и швейцарских авиалиний, пережили гибель стольких товарищей от рук израильтян при последней засаде за Иорданом, прислушивались к тревожной тишине иорданских деревень, думали о женщинах и детях, оставшихся в лагерях и не могли пережить стыд, когда видели – и не могли стрелять по колесам – как белый хромированный кадиллак с зажженными при ярком солнце фарами с откинутым капотом проезжает по их территории, а за рулем шофер-бедуин с головой, обмотанной красно-белой куфией, кричит во все горло, разгоняя солдат, которые сторонятся, пропуская автомобиль.

«Я шофер эмира Джабер, мне нужно узнать о племяннике секретарши Его Светлости», – конец арабской фразы тонет в скрежете колес, когда машину заносит на повороте.

Поскольку служба безопасности начала обустраиваться здесь с середины ночи, стараясь сделать это как можно незаметнее, мы узнали о приезде советского посла в Каир, о его посещении Арафата в некоем секретном месте в горах Аджлуна. Он прибыл на вертолете. Этот импровизированный визит нас немного удивил: палестинская проблема перестала быть региональной. Власти стали интересоваться этой пока еще малозначительной, недавно появившейся ООП.

Нам следовало бы воспользоваться этим визитом и попытаться взглянуть на события с высоты, хотя внезапно сделаться самолетом с вертикальным взлетом будет непросто. Каждый фидаин считал себя свободным на этой территории, по которой шел пешком или перемещался на машине, не отрываясь от поверхности. Мы занимали ее, эту поверхность, и когда перемещались по ней, нам были знакомы все особенности рельефа. У каждого фидаина имелся свой обзор, свой взгляд, своя подошва, которыми он исследовал этот рельеф. Он смотрел перед собой и знал, куда идет, поворачивая обратно, он знал, откуда идет. Ни радио, ни газеты не соединяли его с другим сегментом революции, разве что командировочное удостоверение, и то изредка. Когда я сообщил фидаинам, что собираюсь присутствовать на собрании в Кувейте, они все, включая уполномоченных, пришли в смятенье.

– Что ты будешь делать в Кувейте? Оставайся с нами. И вообще, кто ездит в Кувейт? Одни европейцы. Там все говорит по-английски, а ты по-английски не говоришь.

– У меня в паспорте есть кувейтская виза, мне забронирована комната, вот приглашение.

– Какой ты упрямый. Мы отвезем тебя на машине в Даръа. Тебя проводят два фидаина.

– Почему два?

– Мы всегда по двое, на всякий случай. Границу в Даръа[48] вы перейдете, как получится. А там двое других проводят тебя в Дамаск. Сядешь на самолет до Кувейта. После конференции, когда нужно будет возвращаться, в аэропорту Дамаска тебя будет ждать самолет, полетишь на нем до Даръа. В Даръа тебя тоже уже будут ждать, и два фидаина привезут тебя сюда обратно.

Было решено, что из Аджлуна я выезжать не буду.

Но дипломатия ООП была довольно активна, хотя ей всячески препятствовал Хусейн, следовавший советам американского посольства, а перемещения дипломатов между Амманом, Тель-Авивом и Вашингтоном были извесны если не в подробностях, то, по крайней мере, по слухам. В этом периметре, о котором я говорил, мы считали себя свободными, хотя из одной точки в другую перемещались, из соображений безопасности, буквально на уровне земли, мы подчинялись приказам полковников, высокое положение которых было обусловлено высотой, на которой висели штабные карты: их уже не клали на стол, а пришпиливали булавками на стену, довольно высоко, и чтобы показать крайний север – реку Иордан и первые города оккупированной территории – им нужна была указка. Опуская на изображении небесной сферы географические очертания и название Израиля, понимали ли палестинцы, что заодно стирают и Палестину? Закрашивая Израиль синим, они словно сбрасывали его в синее море, а если черным, то территория превращалась в обитель сумерек, пристанище теней, как говорили греки.

Арафат и вся ООП, унося с собой все свои договоренности и распри, набирали другую высоту и на самолетах перемещались от столицы к столице. Для них, вероятно, Палестина перестала быть территорией. Ее реальность исчислялась в дольных единицах: десятые части операции между Востоком и Западом. Однако каждый из нас смутно догадывался, что миру, который мы пробовали на ощупь, которым наслаждались, мы были обязаны ООП.