Грейсон, представляя себе это, с трудом удерживался от смеха. Какой это будет облом – вчера ты принес друга в жертву, а сегодня он явился к тебе в келью с новеньким сердцем. Восстановительные же центры никто не отменял!

– В их вере есть сила, – сказало Гипероблако. – Но эта вера может быть опасной, если не оформить ее и не направить. И мы это сделаем. Мы преобразуем движение тоновиков в силу, которая сможет по-настоящему облагодетельствовать человечество.

– А ты уверено, что это возможно? – поинтересовался Грейсон.

– С уверенностью в семьдесят две целых и четыре десятых процента я могу сказать, что нам удастся достигнуть позитивных результатов.

– А что с остальными вариантами?

– Есть шансы, и их на девятнадцать процентов, что тоновики не дадут миру ничего ценного, – ответило Гипероблако. – А остальные проценты – за то, что они навредят человечеству каким-то пока непредсказуемым образом.

Следующая аудиенция не обещала Набату ничего приятного. Разные зелоты-экстремисты посещали Грейсона с самого начала, но делали они это лишь время от времени. Теперь же они являлись почти ежедневно. Эти люди находили какие-то непостижимые способы извращать учение тоновиков, а также подвергать самой нелепой интерпретации все, что Грейсон говорил или делал.

Так, Набат предпочитал вставать рано. Но из этого не следовало, что лежебок или сов нужно было подвергать суровым наказаниям. То, что он ел яйца, отнюдь не подразумевало, что следует массово проводить ритуалы поощрения фертильности. А то, что некоторые дни Набат проводил молча, размышляя о том или о сем, не могло быть основанием для того, чтобы тоновики, как считали эти экстремисты, все как один давали обет молчания.

Тоновики так отчаянно хотели во что-нибудь верить, так необдуманно выбирали объекты почитания, что их вера иногда казалась абсурдной, иногда наивной. Что до зелотов, то их убеждения подчас пугали.

Сегодняшний посетитель из принадлежавших к этой компании был худ, словно с месяц назад объявил голодовку, а в глазах его таилось безумие. Он говорил о своем желании избавить этот мир от миндальных деревьев – только потому, что Грейсон как-то походя сказал кому-то, что не любит миндаль. Очевидно, кто-то что-то не так услышал и не то передал. Но худой пришел не только с этим планом.

– Нужно поселить страх в холодных сердцах жнецов, чтобы они признали вашу власть, – сказал этот тип. – Благословите меня, и я стану жечь их одного за другим, как это делал восставший против их сообщества Жнец Люцифер.

– Нет! Ни в коем случае! – воскликнул Грейсон.

Он совсем не хотел противопоставлять себя жнеческому сообществу. Пока он не вмешивался в их дела, они оставляли его в покое. Пусть все так и остается. Грейсон встал со стула и пристально посмотрел в глаза стоящему перед ним зелоту.

– Никаких убийств моим именем! – произнес он медленно и с силой в голосе.

– Но мы обязаны это сделать! – не унимался посетитель. – Тон поет в моем сердце и заставляет меня пойти на это.

– Убирайся! – почти закричал Грейсон. – Ты служишь не Тону, не Грому, и, что совершенно ясно, ты не служишь мне!

Ужас, который отразился на физиономии посетителя, сменился выражением раскаяния. Он согнулся, словно на него давил некий тяжелый груз.

– Простите, что оскорбил вас, Ваша Сонорность! Что я должен сделать, чтобы вернуть ваше расположение?

– Ничего! – отозвался Грейсон, все еще не успокоившийся. – Не делай ничего. Это лучшее, что ты можешь сделать, чтобы меня порадовать.

Зелот, пятясь назад и беспрестанно кланяясь, ретировался – на взгляд Гресона, не слишком поспешно.

Гипероблако одобрило то, как Грейсон повел себя с этим типом.

– Всегда были и всегда будут люди, живущие не в ладах со здравым смыслом, – сказало оно. – Им нужно вправлять мозги быстро и беспрекословно.

– Если бы ты вновь стало говорить с людьми, может быть, они вели бы себя более разумно. По-моему, большинством из них владеет настоящее отчаяние.

– Я понимаю, – ответило Гипероблако. – Но малая инъекция отчаяния – это совсем не плохо, поскольку провоцирует весьма продуктивный самоанализ.

– Знаю, – кивнул Грейсон. – Как ты всегда говоришь, «человечество должно осознанно пережить последствия своих коллективных действий».

– Более того, человечество нужно выбросить из гнезда, если оно хочет развиваться.

– Некоторые птицы умирают, если их выбрасывают из гнезда, – покачал головой Грейсон.

– Да, это так, – согласилось Гипероблако. – Но для человечества я разработало систему мягкой посадки. Некоторое время будет больно, но это позволит им выработать характер.

– Больно им или больно тебе?

– И им, и мне, – ответило Гипероблако. – Но мне боль не помешает делать то, что нужно.

И хотя Грейсон полностью доверял Гипероблаку, в мыслях он постоянно возвращался к этим цифрам: восемь и шесть десятых процента за то, что тоновики навредят миру. Может быть, Гипероблако и не ошиблось в счете, но Грейсона результат тревожил.

* * *

По окончании дня, заполненного монотонными по характеру аудиенциями, на протяжении которых посетители – как правило, правоверные тоновики – требовали Набата дать простые ответы на сложные вопросы об их мирских делах, Грейсона увозили на ничем не примечательном скоростном катере, с которого к тому же были сняты все служащие удобству морских прогулок приспособления – чтобы выдержать суровый стиль, который Грейсон предпочитал во всем. По бокам катер сопровождали еще два быстроходных судна, на которых сидели дородные тоновики, вооруженные автоматами, сохранившимися о времен Эпохи смертных, – на тот случай, если Набата во время поездки кто-то захочет либо похитить, либо прикончить.

Грейсон считал эти предосторожности полной нелепицей. Если кто-то плетет против него заговор, Гипероблако его мигом раскроет или, на крайний случай, просто предупредит Грейсона – если, конечно, успешный заговор против Набата не входит в планы Гипероблака, как это было с его первым похищением. Мендоза же с упорством параноика твердил о мерах безопасности, чем немало забавил Грейсона.

Катер огибал знаменитый южный мыс Ленапе-Сити и, подпрыгивая на встречной волне, поднимался вверх по реке Маххеканнетук (имя, которое дали реке еще могикане, хотя многие предпочитают называть ее Гудзоном) к своей резиденции. Обычно Грейсон сидел в маленькой нижней кабине вместе с нервничающей девушкой-тоновиком, задача которой сводилась к выполнению во время поездки мелких просьб Набата, если таковые у него появятся. Каждый день девушка была новенькая. Проехаться на одном катере с Набатом до его резиденции считалось большой честью – награда, которой удостаивались лишь самые верные, самые преданные тоновики.

Обычно Грейсон пытался заговорить со своими спутницами – разбить, так сказать, лед в отношениях, – но все заканчивалось еще хуже, чем начиналось, и оба чувствовали себя крайне неловко.