его глаза уже привыкли к темноте настолько, что он мог обходиться тем небольшим освещением, какое здесь было. Труба, по которой он шел, в этом месте была блокирована. Впереди находился затор из веток, перьев и сучьев; но лишь дойдя до конца трубы, он увидел, что удерживало их на месте, вокруг чего они накопились, что препятствовало стокам свободно двигаться, что лежало здесь, погребенное под слоями мерзкой грязи, обрастая ею, как панцирем, в течение многих месяцев.

Это был труп.

Сначала Натан принял его за пучок веток, но внезапно одна из веток оказалась рукой, другая – изгибом колена; и в один тошнотворный момент все встало на места, так что Натан попятился, цепляясь за стенку. Лицо трупа было наполовину залито бурыми стоками, в открытом рту крутились маленькие водовороты, безымянные жидкости омывали пустые глазницы, тонкие прядки волос струились вниз по течению, словно водоросли.

Мертвожизнь держалась от него подальше – возможно, боясь пустоты, которую воплощало собой это зрелище, и Натан также повернулся к нему спиной. Он брел по колено в жиже, пока не добрался до трубы, настолько широкой, что вдоль нее был проложен технический парапет, на который он и вскарабкался.

Гэм показал ему, какие знаки следует искать – стрелки и цифры, нацарапанные возле пересечений и в концах прямых отрезков трубы. Все еще чувствуя на затылке неподвижный взгляд трупа, Натан отыскал выход к штаб-квартире клуба.

Натан закрыл за собой дверь, преграждая путь зловонию и всему остальному, что могло таиться там, позади. Должно быть, прошел уже час или два после полуночи, но здесь, внизу, в помещениях клуба, было так же светло, как и всегда. Натан понимал, что может и не мечтать найти дорогу к библиотеке (тут было слишком много поворотов и тупиков, а также потайных переключателей, которые Гэм держал в секрете), однако он предпочитал быть где угодно, лишь бы не в трущобах с родителями, только бы не слышать этого кашля, не видеть этих хорошо одетых мужчин, нервно сжимающих руки на пути внутрь, поправляющих галстуки на пути наружу.

Каждый раз, когда ему предоставлялся выбор, он спускался ниже, а обнаружив комнату, где имелась мебель, уселся в кресло среди бледного каменного света и попытался ни о чем не думать.

Когда вернутся остальные, он их услышит – Гэма уж точно. Он пойдет к ним и убедит их, что ему нужно добыть еще денег на лекарство. Займет у Пэджа, если не будет другого выхода, и купит столько лекарства, сколько нужно, чтобы излечить папу за один раз. Потом, когда папе полегчает, Натан пустится в одиночное плавание – будет добывать себе пропитание по примеру Гэма, найдет какой-то способ управлять Искрой, обзаведется домом вместе с Присси… Или это слишком много? Как бы там ни было, это будет совсем отличаться от того, что есть сейчас.

Он сидел в этой комнате, ощущая пальцами толстый слой пыли на подлокотниках, глядя на свисающие с канделябра полотнища паутины, тонкие, словно старая кружевная шаль, и размышлял о том, как все дошло до такого состояния. Ведь было время – он это знал, хотя и не мог припомнить, – когда в его жизни было счастье. Разве нет? Отец и мать, рука об руку… Разве это не делало яркими его дни? Не согревало его мысли, его сердце? Не приносило неторопливое спокойствие в его мир? Теперь… Он больше не чувствовал ничего подобного. Чувствовал только, что ему этого не хватает.

Он с силой потер глаза, вдавливая их в глазницы так, что зрение залила обжигающая краснота, на мгновение заменив привычную сухость. Крысиный укус въедался в кость.

Было время, когда они смеялись. Наверняка было. Он помнил, что смеялся так, как смеется ребенок, который знает – не надеется, а знает наверняка, – что его смех встретит отклик. Порой он смеялся почти до тошноты. Но что его так веселило? На этом месте в памяти был провал.

Он снова потер глаза, сильнее, так что неизвестно, откуда явился красный сияющий свет – сквозь веки, сквозь ладони, откуда-то изнутри.

И из этого сияния возник образ. Его матери? Женщина. Несомненно женщина. Высокая, сильная, закутанная в шелк, белокожая от постоянного пребывания в помещении, но без какой-либо болезненности. На одной руке она держала младенца. Его?

И она улыбалась.

Он вскинулся в кресле, словно спасался от падения. Издалека слышался какой-то звук. Голос, мужской. То ли что-то спрашивают, то ли зовут…

Натан поднялся на ноги.

Он что, заснул? Здесь, внизу, было невозможно узнать время: все часы остановились столетия назад. Напротив двери, в которую он вошел, была еще одна, широкая и массивная, с большой тусклой бронзовой ручкой. Моргнув, Натан повернул ручку, чувствуя под ладонью холод металла. Когда дверь открылась, голос стал громче.

Говоривший находился слишком далеко, чтобы расслышать отдельные слова, но это несомненно был мужчина, и он несомненно кого-то звал. И это не был Гэм. Пэдж? Может, и Пэдж…

Комнату, куда вела дверь, можно было бы принять за коридор, если бы не низкая деревянная скамья, стоявшая возле стены, и не огромное зеркало напротив. Натан подошел к двери в другом конце, но мысль о Пэдже остановила его, и он, не открывая, приложил ухо к дереву и прислушался.

Голос больше не звучал. Гадая, действительно ли там может быть Пэдж, Натан опустился на одно колено и заглянул в замочную скважину, но ничего не увидел.

Голос послышался снова – на этот раз, пожалуй, еще дальше, чем прежде. Натан повернул дверную ручку и вышел в темное помещение, размерами значительно больше всех предыдущих. Его шаги гулко стучали по каменным плитам, едва различимый свет отражался от поверхности водоема посередине.

Пока Натан стоял, моргая, темнота постепенно становилась зернистой, и из этой зернистости начали проявляться детали: здесь – пятно потемнее, там – посветлее, и наконец, когда его глаза раскрылись полностью, это место обрело форму.

Помещение было шестиугольным, и на каждой стороне располагалась дверь, обрамленная кариатидами. В центре был бассейн, а посередине бассейна вздымалась фигура – дьявол, с козлиной головой и козлиными ногами, но с телом и руками человека. Это была статуя, подсвеченная снизу таким слабым красным светом, что могло показаться, будто это отсвет крови. Затем, в том же свете, Натан заметил возле нее что-то еще.

Человек стоял, погруженный в тень; можно было разглядеть лишь отдельные части его лица – линию нижней челюсти, впадины щек, глазницы. Он был недвижим, словно мраморное изваяние, ни единое шевеление не выдавало даже дыхания. Натан перевел взгляд