– Ты откладывала по крохе, чтобы иметь некоторое спокойствие и безопасность, когда состаришься, – перевела матушка.

– Какое там душевное спокойствие с моей укипаловкой! – радостно воскликнула нянюшка. – Как раз мозги от нее укипают будь здоров. Я ведь гоню ее из самых лучших яблок, – добавила она. – Ну, в основном из яблок.

Остановившись возле богато украшенного подъезда, матушка сверилась с прикрепленной к двери медной дощечкой.

– Нам сюда, – произнесла она.

Обе ведьмы уставились на высокую дверь.

– Знаешь, никогда не любила ходить через главный вход, – сообщила нянюшка, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Матушка кивнула. К парадным входам ведьмы не благоволят. После недолгих поисков матушка Ветровоск и нянюшка Ягг обнаружили переулок, огибающий здание и ведущий к черному ходу, который предварялся дверями гораздо больше парадных, и к тому же широко распахнутыми. Несколько гномов таскали в повозку связки книг. Откуда-то изнутри здания доносилось ритмичное уханье.

Никто даже не обратил внимания на двух ведьм.

Наборный шрифт был в Анк-Морпорке известен, но если бы волшебники прослышали, что кто-то посмел использовать его, – в общем, этот человек «набрал» бы себе кучу неприятностей. Как правило, волшебники не вмешивались в городские дела, но когда дело касалось наборного шрифта, остроконечный туфель сразу покидал хозяйскую ногу и начинал стучать по трибуне, многозначительно подчеркивая слова выступающего. Свою позицию по этому вопросу они никогда не объясняли, да никто особо и не настаивал – просто потому, что с волшебниками вообще лучше ни на чем не настаивать (если вас устраивает то тело, в котором вы пребываете в данный момент времени). Куда проще найти обходной путь. Например, гравировать буквы. Да, на это уходило много времени, зато в Анк-Морпорке не было газет, забивающих людские головы всякими дурацкими новостями. Гражданам Анк-Мориорка позволялось делать это самостоятельно.

В конце ангара мягко постукивала печатная машина. Рядом с ней, стоя за длинными столами, гномы и люди сшивали страницы и приклеивали обложки.

Нянюшка вытащила из стопки книгу. Это была «Радость Домовводства».

– Чем могу помочь, дамочки? – раздался голос.

Тон, которым были произнесены эти слова, недвусмысленно предполагал, что помощь будет только одного вида – в выходе на улицу, да побыстрее.

– Мы по поводу этой вот книжки, – ответила матушка.

– Я госпожа Ягг, – представилась нянюшка Ягг.

Человек смерил ее взглядом с головы до ног.

– В самом деле? И ты можешь это подтвердить?

– Конечно. Кого-кого, а себя я узнаю где угодно и когда угодно.

– Ха! Послушай, госпожа, так уж случайно вышло, что я знаю, как выглядит Гита Ягг! И на тебя она совсем не похожа.

Нянюшка Ягг открыла было рот, чтобы достойно возразить, но смогла произнести лишь (голосом человека, который спокойненько себе вышел на дорогу и лишь в последнюю секунду заметил несущийся на всех парах экипаж):

– О!

– А откуда ты знаешь, как выглядит госпожа Ягг? – сурово осведомилась матушка.

– Гм, по-моему, мы не вовремя, видишь, люди заняты, давай-ка пойдем, а?… – забормотала нянюшка.

– А оттуда, что она прислала мне свой портрет, – с этими словами Козлингер вытащил из кармана бумажник.

– Послушай, ну что мы людей по пустякам отвлекаем? – нянюшка уже изо всех сил тянула матушку за руку.

– Почему по пустякам? Мне, например, очень интересно, как выглядит настоящая Гита Ягг, – возразила матушка.

Выхватив сложенный листок из рук Козлингера, она внимательно изучила нянюшкин портрет.

– Ха! Ну да… Гита Ягг собственной персоной, – наконец ухмыльнулась матушка. – Ну как же, вылитая. Помню-помню, этот молодой художник целое лето проболтался у вас в Ланкре.

– Раньше я носила длинные волосы, – пробормотала нянюшка.

– Да-да, – кивнула матушка. – Честно говоря, не знала, что портретов было несколько.

– О, сама знаешь, как это бывает в молодости, – в голосе нянюшки прозвучала мечтательность. – Тебя рисуют, рисуют, рисуют, и так все лето напролет… – Она вдруг очнулась от сладких мечтаний. – Кстати, с тех пор я ничуточки не прибавила в весе. Все такая же стройная, – добавила она.

– Ага, только центр тяжести немножко сместился, – ядовито уточнила матушка, возвращая набросок Козлингеру. – Это действительно Гита Ягг, – подтвердила она. – Но только шестьдесят лет и несколько слоев одежды тому назад.

– То есть ты пытаешься меня убедить, что к Банановому Изумлению прилагается вот это?

– А ты сам-то пробовал Банановое Изумление?

– Господин Стригс, начальник печатного цеха, пробовал.

– Ну и как, изумился?

– Вполне. Зато как потом изумилась госпожа Стригс…

– Такое случается, – встряла нянюшка. – Хотя, наверное, я слегка переборщила с мускатным орехом.

Козлингер уставился на нее. Похоже, его уверенность несколько отступила под натиском неопровержимых доказательств. Одного вида улыбочки нянюшки Ягг было достаточно, чтобы поверить: эта женщина вполне может написать что-нибудь вроде «Радости Домовводства».

– Так эту книгу в самом деле написала ты? – спросил он.

– По памяти, – горделиво уточнила нянюшка.

– И сейчас она хотела бы получить причитающиеся ей по закону деньги, – вставила матушка.

Господина Козлингера передернуло, как будто он только что съел лимон и запил его уксусом.

– Но мы ведь вернули ей ее деньги, – осторожно произнес он.

– Вот видишь? – произнесла нянюшка упавшим голосом. – Я же говорила тебе, Эсме…

– Этого недостаточно, – наступала матушка.

– Вполне достаточно…

– Очень даже достаточно! – подхватил Козлингер.

– А я говорю, нет, – гнула свое матушка. – Она хочет долю с каждого проданного экземпляра.

– То есть вы хотите, чтобы я выплачивал вам роялти?

– Зачем мне какие-то рояли, что я с ними буду делать? – испугалась нянюшка[5].

– Закрой рот, – отрезала матушка. – Если что, возьмем роялями. Но лучше деньгами, господин Козлингер.

– А если я не соглашусь, что тогда? Матушка ответила разъяренным взглядом.