Ефрейтор дотянул самокрутку до конца, обжег пальцы и, ругнувшись, бросил ее в снег, придавив сверху валенком.

— Ладно, пошли. Черт не выдаст, свинья не съест.

И мы потопали к огневой позиции.

На ужин привезли рисовую кашу с консервированной американской колбасой. Много каши, повар валил ее в котелки, не скупясь. После этого даже у самых упертых скептиков исчезли все сомнения — не сегодня, так завтра вперед.

С утра в батарее начался бардак. Простояв на месте почти три недели, батарея как-то обустроила свой тыловой быт, который сейчас безжалостно ломался.

— О готовности к маршу доложить в девять ноль-ноль, — приказал лейтенант Угрюмов.

И началось… Перевели орудие в походное положение, вытащили из ровика укупорочные ящики с патронами, прервались на завтрак. Только поели, приехали «шевроле», один из них остановился у нашей позиции. Из кабины выбрался крепенький краснощекий мужичонка.

— Здоров, Степаныч, — приветствовал его Аникушин.

— Здорово, здорово, — пробурчал водитель, откидывая задний борт. — Грузите, что ли.

Погрузили. Закрыли борт, задернули тент. Тут же нашлась масса имущества у старшины. Погрузили и его. Потом нам подкинули радиста вместе с радиостанцией. Аппарат меня заинтересовал.

— Что за рация?

— Шесть пэка — трет бока или малая политотдельская, — засмеялся радист.

— Далеко берет?

— Километров десять, если телефоном. Ключом вдвое дальше.

Полное несоответствие массы аппаратуры и дальности связи. Место в кабине занял взводный, а мне пришлось забраться вместе с расчетом и радистом в кузов. Наконец, взвыл мотор, и машина тронулась, пристраиваясь к куцей колонне первого взвода.

Надсадно воет мотор «шевроле», за задним бортом прыгает на ухабах замотанная в брезент пушка. Еще дальше поблескивает стеклами кабина следующего грузовика. Скоро начнет темнеть, а мы, проехав за день больше полутора сотен километров, еще не добрались до конечной цели. Все уже знают, что полк наш придали танковому корпусу. Включить в состав корпусов полки малокалиберной зенитной артиллерии вынудила необходимость прикрывать танковые колонны на марше. Конечно, для этой цели больше подошли бы зенитные самоходные установки, но до конца войны никаких ЗСУ наша промышленность не выпускала. Было только то, что поставляли союзники, плюс еще трофеи.

Добрались уже затемно. Батарею развернули в чистом поле. Позиция — квадрат со стороной метров в сто. Разгребли снег и начали долбить мерзлый грунт. Для орудия я выбрал небольшую впадину, там, где снега было больше. Логика простая: чем толще снег, тем меньше промерзает грунт. Так и оказалось — на глубине в полтора штыка земля пошла мягче. К полуночи огневая позиция и оба ровика были готовы. Не на полную глубину, конечно, но все-таки. Измученный расчет свалился в перекрытый плащ-палаткой свежевырытый окоп, чтобы моментально забыться тяжелым сном.

Корпус располагался в небольшом рабочем поселке, с двух сторон облепившем железнодорожную станцию. Станция не узловая, но довольно большая — с десяток запасных путей и ветки к предприятиям в самом поселке. И поселок, и станция сильно разрушены, следы недавних ожесточенных боев видны повсюду. Говорят, что граница с Украиной начинается сразу за поселком и две наших батареи уже находятся на территории другой республики, еще не превратившейся из союзной в суверенную.

После январских боев в нашем, теперь уже нашем, танковом корпусе осталось всего полтора десятка исправных танков, да и те требовали замены двигателей и переборки ходовой части. За месяц, который корпус провел в резерве фронта, количество танков в нем превысило полторы сотни в трех танковых бригадах, из них шестьдесят процентов приходится на Т-34, остальные — Т-70. Мотострелковую бригаду довели почти до штатной численности, правда, бронетранспортеров у них нет ни одного, только грузовики — американские «шевроле» и «студебеккеры». Мотострелков, кстати, гоняют по-черному прямо у нас на глазах. Ничего удивительного — на восемьдесят процентов бригада укомплектована призывниками, спешно набранными на только что освобожденной территории.

Еще в корпусе есть мотоциклетный батальон, танко- и авторемонтные части. Наш полк прибыл к месту сосредоточения корпуса предпоследним, теперь ждали только отдельный разведывательный батальон с тремя десятками бронемашин.

— По пикировщику! Огонь!

— Огонь!

Грохочут орудия, звенят выброшенные гильзы, красные трассеры исчезают в голубом небе, и через несколько секунд доносятся до наших ушей негромкие хлопки самоликвидаторов. Мы здесь стоим уже неделю, и начальство, наконец, разрешило учебную стрельбу боевыми снарядами. Темп стрельбы действительно невелик, при желании наводчики легко могут отсекать отдельные выстрелы и без режима одиночного огня. И патрон, и экстрагированная гильза проходят большое расстояние, поэтому цикл выстрела получается довольно длинным.

— Ну как, Вася?

Подносчик снарядов, похоже, малость обалдел от грохота выстрелов. Трясет головой и ковыряет пальцем в ухе, пытаясь восстановить слух.

— А ничего. Прежняя-то пушка тоже громко бабахала. А уж эта…

— Ничего, Вася, привыкнешь.

Привыкнет, конечно, куда денется. Между тем в воздухе ощутимо запахло весной. Солнце днем заметно пригревает, и температура переваливает через ноль. Снег заметно осел и начал подтаивать. Даже не верится, что всего десять дней назад мы буквально загибались от сорокаградусного мороза, а три дня тому позицию полностью засыпало крупными хлопьями снега. Пришлось браться за лопаты и расчищать все заново, а сейчас на дне котлована среди снега хлюпает водичка. В этой жиже мы и топчемся.

— И-и-и, р-раз! И-и-и, два!

Вот чем хорош ствол 61-К, так это тем, что он заметно короче и в два с лишним раза меньше по калибру, чем у восьмидесятипятимиллиметровки. Поэтому чистить его намного быстрее и легче. Пока трое банят и пыжуют ствол, остальные успевают собрать стреляные гильзы и уложить их в ящики, набить обоймы новыми патронами.

— И-и-и, р-раз! И-и-и, два!

Пыж вываливается из ствола.

— Шабаш.

Чистоту пыжа я признаю достаточной, и расчет, расслабившись, начинает приводить позицию в полный порядок, убирая грязную ветошь, выравнивая укупорочные ящики и натягивая на орудие белые маскировочные чехлы.

— Слышь, командир, а когда нам сапоги дадут? — интересуется Аникушин.

Остальные тоже заинтересовались, вопрос достаточно животрепещущий, валенки, которые спасали нас от обморожений еще недавно, сейчас уже абсолютно не годятся — мокнут.

— Завтра обещали.

— Завтра? Тогда нормально, ночь мы еще переживем.

Ночь мы пережили. После завтрака валенки нам действительно сменили на сапоги. Но на этом хорошие новости закончились. После полудня началась какая-то суета, которая вскоре прервалась четким приказом «Готовиться к маршу!». Часам к трем мы уже знали, что корпус передан в распоряжение штаба общевойсковой армии и предназначен для развития наступления к Днепру. Вообще дела наши идут хорошо, объявили, что освобождены Ростов, Изюм, Курск, Харьков, Белгород. Вот только помнится мне, что последние два города придется освобождать еще раз уже после Курской битвы, а это значит… Это многое может значить, но о событиях февраля-марта сорок третьего я не знаю ничего. Вообще ничего, белое пятно. Сталинград помню, Курскую дугу помню, а что было между ними, не представляю. Вроде, перед Курском было долгое затишье. Тогда куда мы лезем сейчас? Ладно, приедем — увидим.