Марш начался в восемнадцать часов, когда уже стемнело. Впереди, по двум маршрутам, идут две танковые бригады. За ними еще одна танковая и мотострелковая. Дальше растянулись тыловые колонны, которые мы должны прикрывать от атак с воздуха. В танковых бригадах есть свои зенитные батареи. Шли всю ночь и весь день не останавливаясь. Сначала прошли сто километров, потом еще сто, потом еще. В конце третьей сотни, ближе к вечеру появились немецкие самолеты.

— Воздух!!! «Мессеры»!!!

— К бою!

Я первым прыгаю с борта, разбрызгивая на дороге снежную кашу. Где они?! Есть! С головы колонны заходят, но хоть низкое солнце не слепит.

— По штурмовой, огонь!

Однако не все делается так быстро. Для того чтобы открыть огонь, даже с колес, требуется около полуминуты. Но вот лязгает обойма, вставляемая в магазин.

— Огонь!

Грохот наших очередей сливается с перестуком авиационных пушек. Успели! Фрицы шарахаются от наших трассеров и для повторного захода выбирают хвост колонны, где зениток нет.

— Дальность сорок! — вопит дальномерщик.

— Дальность сорок!

Повторяя это число, я понимаю, что это фактически за пределами прицельной дальности. Но не смотреть же безучастно, как «мессеры» разносят замыкающие машины и расстреливают беззащитных солдат.

— Огонь!

Ствол орудия лишь немного приподнят над горизонтом, а трассеры почти параллельно земле несутся в хвост колонны. Один из «худых» на выходе из пике задымил, скользнул вдоль колонны, упал в поле и взорвался. Попадания снаряда никто не видел, но если в единицу времени выпускать определенное количество снарядов на единицу площади, то есть вероятность, что на один из них кто-нибудь нарвется.

— Есть! Есть, один! Огонь!

Однако стрелять уже не в кого — после падения одного «мессера» остальные резко утратили энтузиазм и ушли. Комбат подскакивает к Угрюмову, что-то ему говорит, и тот бегом срывается в хвост колонны.

— За подтверждением побежал, — догадывается дед Мазай.

— Назад бы успел, — волнуется один из кузенов.

Мы набиваем патронами опустевшие обоймы и запихиваем укупорочные ящики обратно в кузов.

— Приготовиться к началу движения!

Команда быстро проносится вдоль колонны, мы забираемся в кузов. Появляется наш взводный.

— Ну, как?

Лейтенант победно демонстрирует бумажку.

— Порядок! Там какой-то капитан пытался доказать, что это его ремонтники из пулемета «мессер» свалили!

— И как?

— Да свои же его и послали. По рации сообщили — наш снаряд попал, многие видели.

За сорок часов корпус прошел триста километров. Это если по прямой. С учетом дорожных изгибов набегает все четыре сотни. Немецкая авиация нас беспокоила мало, и потери от нее невелики, но наших в воздухе не видно совсем. Аэродром в степи еще надо построить, а немцы летают со своих баз в районе Днепропетровска и Запорожья. Говорят, там даже полосы бетонированные.

Наш полк добрался до цели к середине ночи, отставшие тылы тянулись до самого утра. Утром немцы приветствовали нас артобстрелом. Видимо, обнаружили прибытие корпуса.

Обрабатывали нас недолго — минут пятнадцать. Но эти минуты тянутся бесконечно, и кажется, что с момента падения первого снаряда и последующего за ним истошного крика «Ложи-и-ись!!!» прошли уже часы. Точнее, фрицы обрабатывали артиллерией не нашу батарею, а расположение танкистов, которых мы должны были прикрывать, но некоторые недолеты попадали и на нашу позицию. Причем калибр был солидный — миллиметров сто пятьдесят, не меньше. Чем больше калибр, тем сильнее растягивается время артобстрела, а интервалы между взрывами кажутся бесконечностью. При каждом взрыве земля вздрагивала, то сильнее, то слабее, иногда сверху летели комья мерзлой, еще не оттаявшей, земли. Бах! Бах! Ба-бах!!! Этот совсем рядом. Куда же ты, фриц, прицел опустил? Где будет следующий, ближе или дальше? Ну, где же ты? Чего тянешь? Ну давай, давай, не томи. Только подальше, подальше… Бах! Пронесло!

После последнего разрыва я для верности выждал минуты три и только после этого высунулся из окопа. Более молодые и, соответственно, более нетерпеливые уже повылезали из своих укрытий. Один, два, три… Где дед?

— Дед, ты где?

— Да здесь я, живой, — откликнулся рядовой Мазаев, вылезая из ровика, который уже покинули все остальные.

Пушка, вроде, не пострадала, расчет в сборе, но чего-то не хватает. Я еще раз осмотрел огневую позицию батареи. Комбат, взводный первого взвода. А наш где?

— Дед, это хорошо, что ты живой. Глянь, как там наш лейтенант.

Мазаев направился к окопчику, в котором во время обстрела укрывался лейтенант Угрюмов, а я стал исследовать орудие в поисках незаметных на первый взгляд повреждений, тем не менее, могущих привести к отказу в самый неподходящий момент. От поисков меня отвлек странный звук. Я обернулся и застыл: дед, согнувшись, травил из себя сегодняшний завтрак. Мучимый нехорошими предчувствиями, я поторопился к нему. Заглянул в окопчик, и меня тут же вывернуло, как и деда — зрелище было не для слабонервных. Взводный не успел пригнуться, так и сидел, привалившись к стенке окопа. Крупный осколок начисто снес ему верхнюю часть головы, которая исчезла неведомо куда. Кровищи… При этом нижняя челюсть вместе с языком осталась на месте. Жуткое зрелище.

Привлеченный нашим столь странным поведением народ начал подтягиваться ближе. Некоторые, едва взглянув, торопливо покидали скопившуюся толпу, некоторые бежали, зажимая рот, у остальных нервы оказались покрепче.

— Ну что встали? — это комбат подошел. — Ты, ты и ты. Достаньте лейтенанта.

«Добровольцы», не сильно торопясь, принялись за дело. Остальные быстро рассосались, найдя неотложные дела на огневых позициях своих орудий. Ну и я тоже задерживаться не стал.

Лейтенанта похоронили в воронке от немецкого снаряда. Подровняли воняющую сгоревшим тротилом землю, положили туда тело с замотанным в пропитанную кровью мешковину остатком головы и засыпали комьями земли вперемешку со снегом. Сверху воткнули традиционную доску, и треснул жиденький винтовочный залп — взвод отдал последние почести своему командиру.

Весной грунт подтает, и холмик оплывет, а к осени, скорее всего, от него уже и следа не останется — все скроет пожухлая степная трава. Только покосившаяся зеленая доска от патронного ящика со сделанной химическим карандашом надписью будет напоминать об этом скорбном месте. А через некоторое время исчезнет и она. Лет через десять сгинут в траве наши неглубокие позиции, через тридцать-сорок и воронки от снарядов. Останется только в похоронке весьма неточное указание на место захоронения, по которому ничего нельзя будет найти в широкой степи.

Больше нас не обстреливали. Комбат сказал, что фрицы просто выпустили по нам тот боезапас, который не могли увезти с собой, и драпанули. Похоже на правду — канонада существенно отдалилась и притихла, но не исчезла совсем. После обеда меня вызвал комбат.