Сказав это и многое другое (Ксеркс не мог успокоиться несколько часов, выкрикивая угрозы и пламенея жаждой мщенья), он отдал приказ подвергнуть Геллеспонт бичеванию.

Ксеркс приговорил пролив к следующей экзекуции — вначале строптивые воды должны были получить 300 ударов бичом, после этого в воду надлежало сбросить пару оков для окончательного усмирения. У Ксеркса возникла также идея заклеймить Геллеспонт рабским клеймом, но поскольку никто не знал, как это можно осуществить технически, то царь вынужден был отказаться от этой идеи. Придворные шептались, что причиной дурного расположения духа Ксеркса, которое всем бросалось в глаза, был отказ Артемисии ответить на его чувства. Так или иначе, но все проведённые здесь дни он метал перуны по любому поводу.

Немедленно в Абидос были направлены палачи для исполнения приговора. Изумлённые жители Абидоса стали свидетелями неслыханной экзекуции. Спартанец сожалел, что не мог видеть этой сцены своими глазами, но, как передавали, приговор был приведён в исполнение в точности: несколько палачей с самым серьёзным видом отхлестали пролив, отвесив положенное количество ударов, согласно приговору. Вокруг стояли абидосские бездельники, — а город этот славится разнеженными, ни на что путное неспособными бездельниками, — и с удовольствием смотрели на небывалое зрелище. Все бурно обсуждали и строили предположения, чем ответит пролив на такое чудовищное оскорбление. Одни говорили, что земля разверзнется и на месте Геллеспонта образуется новое обширное море, которое затопит Абидос и Херсонес Фракийский, другие предполагали, что теперь Геллеспонт будет бушевать никак не меньше ста лет, так что ни одно судно не сможет больше пересечь пролив. Случилось, однако, то, чего никто не ожидал. Ночью буря улеглась, наутро вода в проливе была тихая и кроткая, как котёнок. Она струилась будто блестящий финикийский шёлк, сверкая в лучах восходящего солнца. В тот же день Ксерксу сообщили, что пролив усмирён.

После этого спешно приступили к строительству нового моста. На этот раз для креплений одновременно использовались два каната из пеньки и четыре — из сирийского папируса. На канаты вплотную уложили распиленные доски и крепко привязали. Потом соорудили перила. Вскоре новый мост был готов. Прибыли также послы с Халкидики и сообщили, работы на Афонском перешейке почти закончены. Можно было выступать в поход.

Вечером царь пировал в сардийском дворце, прощаясь со столицей Лидии. И тогда случилось происшествие, глубоко потрясшее Демарата и заставившее его крепко задуматься о персидской царской власти, в которой он до сих пор видел много преимуществ.

Во время прощального пира лидиец Пифий, к которому так благоволил Ксеркс, пользуясь его расположением, осмелился обратиться к царю с такой речью:

— О, великий владыка, выслушай просьбу престарелого отца. У меня пять сыновей, все они принимают участие в твоём походе. Молю тебя, владыка, оставь мне хотя бы одного сына, моего первенца, чтобы он мог согреть мою старость и наследовать все мои богатства. Остальных же сыновей отдаю тебе, пусть они сражаются за тебя, служат тебе и умрут за тебя.

Ксеркс гневным оком воззрился на несчастного старика.

— Как ты осмелился, негодяй, обратиться ко мне с такой дерзкой, нахальной просьбой, когда все мои сыновья, способные держать оружие, мои братья и племянники отправляются в поход вместе со мной. Я родную кровь мою — драгоценную царскую кровь моих детей не жалею ради нашего общего дела. А ты вздумал уберечь своего отпрыска от судьбы. Но разве ты не знаешь, чем больше старается человек избежать своей судьбы, тем вернее она его настигает? Или ты решил, что наше расположение к тебе даёт тебе право быть дерзким?

Пифий стоял, трепеща, мысленно прощаясь с жизнью. Он никак не ожидал такой реакции на его стариковскую просьбу. Он силился открыть рот, как рыба, но от страха не мог выговорить ни единого слова.

— Ты заслуживаешь самого сурового наказания, — продолжал Ксеркс, — будь любой другой на твоём месте — не избежать бы ему ужасной казни. Но, учитывая твою дружбу с моим отцом и щедрое гостеприимство, оказанное тобой моему войску, я пощажу твою жизнь.

Пифий облегчённо вздохнул и приободрился.

— Однако ты не можешь совсем избежать наказания. Найдите и приведите немедленно старшего сына Пифия! — приказал царь.

Стража немедленно отправилась исполнять приказание. Все вокруг замерли. Страшен царский гнев. Сейчас каждый боялся попасться на глаза Ксерксу, понимая, что в такие минуты даже выражение глаз, лица, неосторожное движение может быть истолковано превратно и стать причиной гибели. Казалось, это зловещее молчание длилось вечность. На несчастного отца жалко было смотреть. Он весь сжался и превратился в комок страха и страдания.

Наконец привели ничего не подозревающего юношу. Он был высок и статен — одет с роскошью, достойной царей.

— Этого сына ты хотел сохранить для себя? Да, достойный юноша, — задумчиво оглядывая вошедшего, произнёс царь. — Завтра на рассвете перед самым нашим выступлением твой старший сын, Пифий, которого ты так хотел уберечь от гибели, будет казнён, — объявил свой приговор Ксеркс. — Я приказываю рассечь его на две половины, одну положить справа, а другую слева от дороги. Пусть всё войско видит, как страшен царский гнев.

Изумлённого, ничего не понимающего юношу тут же взяли под стражу и увели. Несчастный отец не смел даже плакать, боясь ещё больше прогневить царя и тем самым погубить себя и других своих сыновей. От глубокого потрясения он упал без чувств. Слуги вынесли его вон из пиршественной залы. Потеря сознания заслонила от него плохо скрытое злорадство некоторых придворных, завидовавших расположению царя к лидийцу. Пир после этого быстро закончился, у всех пропала охота веселиться. Царь тоже почувствовал себя утомлённым и вскоре ушёл. Медленно и с каким-то тяжёлым предчувствием расходились участники пира. Во внутреннем дворике Демарат разглядел лежащего без чувств на носилках несчастного Пифия.

На следующее утро войско двинулось из Сард в Абидос. Перед выступлением был приведён в исполнение ужасный приговор. Юноша умер, так и не узнав, в чём состояла его вина.

Ксеркс ехал торжественно в центре своих полков. Перед его колесницей следовала тысяча отборных всадников, за ними шла ещё одна тысяча воинов с копьями, обращёнными остриём к земле, затем вели десять священных нисейских коней, которых разводят в Мидии на равнине под названием Нисей. За ними ехала священная колесница бога Ормузды, которую везли восемь белых коней. Никто не имел права подниматься на седалище этой колесницы, поэтому возница шёл пешим, держа вожжи в руках. Затем ехал сам Ксеркс на колеснице, запряжённой также нисейскими конями. Рядом следовала крытая дорожная повозка. Когда царь уставал, он, спасаясь от палящего солнца, пересаживался туда и, таким образом, мог иметь отдых прямо в пути. Позади царя шла тысяча копьеносцев — самые знатные и доблестные персы, которые держали копья остриём вверх, затем ещё тысяча отборных персидских всадников, а за ними ещё десять тысяч воинов, принадлежащих к элитным частям. У этой почётной царской гвардии копья были украшены серебряными гранатовыми яблоками, у самых приближённых к Ксерксу воинов — золотыми. За ними следовали другие десять тысяч персидских всадников и на расстоянии примерно двух стадий от них — остальные нестройные полчища.