Верещага ел – тихо стервенея – лепёшки с полосками вяленины. Припасы со свадеб приели быстро – по правде-то сказать, сам Верещага, по большей части, и приел. Птичьи косяки провожал хмурым голодным взором – те летели так высоко, что никаким луком не достанешь, без ловчего сокола нечего и надеяться.

Опустил глаза и вздрогнул – наставник глядел на него с добродушной усмешкой. Против воли Вольгость ощутил, что краснеет, насупился и уставился в суму.

– Собери рогоз на костёр, юнак. Только побольше, – сказал Боян и вместо объяснений улёгся в телегу, накрывшись войлоком по самую бороду.

Спать, что ли, надумал? День же…

Но спорить с Вещим не приходилось. Разумеется, рогозом дело не ограничилось – костёр означает стоянку. Вольгость присмотрел место, отгороженное от реки облетевшей рощицей – какая-никакая, а всё защита от холодного ветра, хоть с одной стороны. По низу тоже не слишком дуло – меж деревьями разросся густой кустарник.

С другой стороны примостил воз – вот и со второй стороны защита. Распряг вола. Тот осторожно начал ощипывать дряблую траву, торчащую под кустами. А как его зовут? Вот же… с Киева чуть ли не до порогов доехали, а только сейчас об этом подумал. Бояна, что ли, спросить?

Вольгость поднял голову. Волхв, кажется, спал. Ну да, разбудить почивающего волхва, полюбопытствовать, как вола кличут, который их телегу сюда притащил. Эдак Боян обзаведётся ещё одним воло… в смысле, быком. А в вола потом, уже без волшбы, руками. Зато точно будет известно, как этого вола зовут. Верещага сглотнул, невольно одёрнув спереди расшитый подол рубахи и подавив желание покрепче сжать колени. Потом потряс головою, стряхивая дурные мысли, и решительно зашагал к берегу – туда, где из волглой, чавкающей под пошевнями земли торчали бодылья тростника, рогоза, купыря.

Он успел принести несколько охапок тростника и даже вырыть в земле яму под костёр, обложив её краюхами вырезанного дёрна, когда над головой раздались хлопание крыльев и пронзительный птичий крик.

Верещага задрал голову.

Прямо над ним в небе бились две огромные птицы. Степной коршун прижимал к земле, не давая улететь, кричащую от страха и отчаяния цаплю. Долгоногая птица уже была ранена – прямо на задранное лицо Вольгостя упала вишней горячая маслянистая капля.

Лук! Скорее лук!

Ах ты… нету же лука…

Тогда пращой. Снять пояс – Вольгость быстро расстегнул пряжку, завертел головою в поисках камней.

С камнями оказалось тоже неладно. Вот же… как не надо, так только знай под ноги лезут, а как нужны, так ни единого не видать.

Нет ли чего на возу?

Вольгость кинулся к возу – и замер, увидев, как дёргаются руки и ноги наставника под укрывшим их войлоком, как глаза шевелятся под закрытыми веками.

Сзади что-то тяжело и мягко рухнуло оземь. Под ноги подлетело длинное серое перо, а по ушам резанул торжествующий клекочущий крик.

И в тот же самый миг голова старого гусляра рванулась вверх. Слепо распахнулись глаза и в лад птичьему крику открылся рот – как-то косо…

Верещага шарахнулся – но голова Бояна уже упала назад, на подстилку. Глаза несколько раз хлопнули, становясь осмысленными – пустой взгляд хищной птицы будто выветривался из жёлтых зрачков.

Боян сел в телеге, опёрся костистой рукой об плетёную обрешётку, крякнув, перекинул себя наземь. Под пристально-насторожённым взглядом ученика подошёл к лежащей на земле, вывернув длинную шею и задрав голенастые ноги, цапле. Перешагнул раскинутое крыло, присел, печально повёл по птичьей голове, прикрывая мёртвые глаза. Что-то неслышно для Верещаги прошептал. Потом встал, повернулся к ученику.

– Чего стоишь, юнак? Сам же жалел, что свежатины нет…

По наставлению Бояна, кровь цапли Вольгость, привязав добычу волхва за длинные ноги к невысокому деревцу на берегу, спустил в глиняный горшочек – потом большую часть той крови, по настоянию волхва, выпил. Потроха, голову и крылья отнёс в сторону, на радость не ставшему далеко улетать орлу. Не, ну вот слышал от Дружины, что Боян так умеет, да и про иных волхвов похожее рассказывали, но чтоб своими глазами!..

Перья Вольгость ободрал с цаплиной тушки вместе со шкурой. Вспоротое брюхо изнутри натёр золой вперемешь с солью. На лугу, к великому своему восторгу, нашёл дикий чеснок и тут же набил им брюхо птицы. Так и закопал под тем местом, где предстояло гореть костру.

Живёооом!

Теперь, зная, что с завтрашнего утра у них будет вдоволь печёной дичи, Верещага и засохшие лепешки с вялениной жевал без особого отвращения.

Вот как бы ещё спросить наставника…

– Спрашивай… – вздохнул Боян, поглядев на ученика из-под кустистых бровей.

Вольгость едва успел подхватить на ладонь вывалившийся из распахнувшегося рта непрожёванный кусок.

– Т-ты… ты…

– Мыслей читать я не умею, – вздохнул Боян. – Так о чем ты меня хотел спросить, юнак?

– Да я… это… в общем – там печенегов с неба не видать было?

– Хм, – волхв прикрыл ладонью глаза и задумался. – Н-нет. Пожалуй, что нет… точно нет. Не видел. Хотя жаль, конечно.

– А в-вот…

– Я же сказал, мысли я не читаю. Но вот чувства твои читать волшбы не надо. По большей части – все на лице. Не то что мысли. Мысли, юнак, ты скрываешь очень хорошо.

– Правда? – улыбнулся нежданной похвале наставника Верещага, не без легкой досады чувствуя пробивающийся на щеки румянец.

– Правда, – улыбнулся Боян. – Иной раз, юнак, трудно бывает понять, есть ли они у тебя вообще…

Румянец со щёк сбежал на уши, а сам «юнак» насупился и замолк, зыркая исподлобья на безмятежно улыбающегося каким-то своим думам волхва.

На следующее утро Вольгость проснулся и увидел, что вокруг лежит туман.

Дружинник государя Святослава видел туманы не раз и не два в своей жизни. Но здесь, в безлюдном краю у берега великой реки этот туман вдруг навеял едва проснувшемуся Верещаге мысли об утре мира. Когда Перун только-только пропахал, по полянскому преданию, русло Днепра. А то и ещё раньше – будто не было в этом тумане ничего, как в тумане над древними водами, перед тем, как Громовержец наклонился к ним – и увидел в них лицо Велеса.

Было… даже не то чтобы хорошо. Странно было и покойно. Юно и древне, и почему-то в этом тумане эти слова не противоречили друг дружке. И… что-то было в этом покое – вот ещё странность – сродно пламени Посвящения. Хотя уж посвящение-то покойным никак не назовёшь.

В тумане раздался плеск.

Зверь? Рыба?

Плеск повторился.

Вольгость тихо спустил ноги на серебряную от инея траву. Сделал даже не шаг – полшага.

И увидел её.

На берегу стояла женщина. И стирала что-то в тёмной осенней воде.