– Думаю, но трусом быть не желаю! – огрызался Константин. – Сам себя в пекло засовываешь, под основной удар, а меня к бабушке за печку прячешь?!

– Я исхожу из целесообразности. Ну не гожусь я на роль Боброка, никак не гожусь. Выдержки не хватит. Максимум, на кого потяну, так это на Владимира Серпуховского.

– Куликово поле вспомнил? – не сдавался Константин. – Так там Дмитрий Донской, отдав свою одежу княжескую, вместе с простыми ратниками головного полка основной удар татарский на себя принял, а не отсиживался в кустах или, как я, не прятался в высокой башне за крепкими стенами.

– Ну и дурак твой князь. А что касаемо почета, так Чингисхан, страны завоевывая, всегда издали наблюдал за боевыми действиями, а почета среди своих степняков не меньше имел.

Завершился же спор не совсем обычно. Исчерпав до дна все свои доводы, Вячеслав резко утих, оборвав себя на полуслове. От неожиданности смолк и Константин. Выдержав небольшую паузу, воевода тряхнул решительно головой и бухнулся перед князем на колени.

– Ни перед кем в жизни я так не стоял, – срывающимся от волнения голосом произнес он и проникновенно продолжил: – А перед тобой встал. Не за себя прошу. За Русь. Останься в башне. Только тебе такое доверить могу. Я знаю – ты не ошибешься.

– Да черт с тобой, останусь, – в сердцах махнул рукой Константин, на что вскочивший с колен и сразу повеселевший Вячеслав, на минуту преобразившись в Славку, заметил нравоучительно:

– Черт, он против меня драться будет. А со мной великая и могучая дружина славного рязанского князя Константина будет.

После чего весело хлопнул друга по плечу и бодро предложил:

– А не налить ли нам по соточке в качестве мировой и дабы окончательно закрепить наше общееединодушное решение?

… И вот теперь пришел именно тот единственно нужный момент, когда Константин, верша судьбу всей битвы, подал сигнал сгрудившейся в нетерпении у самых ворот внутри Коломны сильнейшей половине своей дружины числом до тысячи всадников.

Две сотни на охране обоза, разинувшие рот в ожидании, чем закончится невидимая им за холмом сеча, такого оборота событий не ожидали. Однако пока крепость исторгала из своего чрева все новых и новых дружинников, те редкие единицы, которые на совесть исполняли приказ бдить за Коломной, успели упредить своих товарищей. При виде столь могучего отряда часть ратников тут же впала в уныние, но деваться им было некуда, и они изготовились к бою, хотя и понимали, что пробил их смертный час. Белый, как льняное полотно, боярин Творимир, оставленный в наказание за свои, граничащие с трусостью, чрезмерно осторожные речи, попытался, как мог, ободрить вверенных его попечению людей, что ему отчасти удалось.

Спустя совсем немного времени тысячная лавина молчаливо, без единого крика, двинулась вперед. Но вместо легкого штурма неприятельского обоза за сотню метров от него отряд раздвоился, огибая готовых принять последний бой пешцев. Огибая, чтобы вновь сомкнуться в единое целое за ними и продолжить свое безостановочное движение вперед.

Невольный вздох облегчения вырвался из груди всех, кто затаился за обозами. Всех, кроме умудренного боярина, который мгновенно все понял и только охнул, представляя, что сейчас произойдет. Но даже старый Творимир, со всем своим опытом, не смог бы предсказать, какая катастрофа надвинулась на войско Ярослава. Удар тысячного отряда лишь наполовину пришелся по дружинникам переяславского князя. Почти половина, не меньше четырех сотен, с маху врубилась в тыл пешцам.

Это оказалось для них последней каплей. Левая оконечность суздальских ратников сразу пришла в смятение, быстро перешедшее в панику, и бросилась бежать на противоположный фланг, подальше от невесть откуда взявшейся конной смерти. Правая, сминаемая своими же товарищами, сопротивлялась недолго, и вскоре вся толпа, перестав слушаться и своих сотников, и воевод, кинулась бежать куда глаза глядят.

Часть из них попытались найти спасение, кинувшись с крутого обрыва на лед Коломенки. Их не преследовали. Другая часть, с гораздо меньшим успехом, просто улепетывала назад к крепости. Этим повезло меньше. Под прикрытие обозов прибежала едва ли пара сотен. Остальных настигали, но не рубили, особенно если вой бросил, для скорости бега, свое оружие и удирал налегке, а просто вязали и оставляли валяться в снегу, в азарте кидаясь в погоню за следующим.

Навряд ли добежали до обозов и эти немногие, если бы в погоню за ними устремились и всадники. Скорее всего, тут уж не ушел бы никто. Но те, поспособствовав разгрому пешей рати, уже не обращали на беглецов ни малейшего внимания, ринувшись на подмогу своей коннице. Последняя оставшаяся боеспособной конная дружина Ярослава оказалась в плотном кольце. Избиваемая со всех сторон, она продолжала оказывать сопротивление больше по привычке, к тому же отступать им было некуда: с трех сторон на них наседали воины Константина, а с единственно пустой четвертой зиял наполовину забитый их же товарищами ров. И все-таки остававшийся в живых Ярослав предпринял попытку вырваться, вновь воодушевив их своим примером. Почти с места он погнал заупрямившегося коня в сторону рва и в отчаянном рывке сумел-таки одолеть преграду. Последовали его примеру лишь очень немногие, да и из них едва ли половине – немногим более двух десятков – удалось повторить смертоносный трюк своего князя.

Мгновенно оценив ситуацию, часть дружинников, возглавляемая тезкой Константина, кинулась в погоню, норовя не столько настичь, сколько отсечь их от обозов.

Двумя параллельными ручейками неслись всадники в сторону высившихся стен Коломны. Меньший ручеек норовил обогнать больший и влиться к пешцам, продолжавшим держать круговую оборону за своими возами. Уже на полпути Ярославу стало ясно, что ничего у него не получится, а кроме того, даже в случае удачи ему лишь ненадолго удалось бы продлить агонию остатков своего войска. И вновь на ходу изменив свое прежнее решение, князь в третий раз подал пример тем немногим, что вырвались из кольца, резко повернув вправо в сторону Оки и пытаясь обогнуть стены Коломны.

– Ушел, зараза, – в ярости застонал наблюдавший за происходящим на его глазах бегством Константин и даже топнул ногой. Он понял, что допустил единственный просчет, не оставив для такого случая всего одну сотню. Сейчас она на свежих конях легко настигла бы всех беглецов, не дав им скрыться в безбрежных просторах глухих мещерских лесов.

Он сокрушенно вздохнул, понимая, что победа оказалась неполной, но битва у леса уже стихла, и надо было решать, что делать с теми, кто засел за обозами.

– Ты все видел? – спросил Константин Пимена. Недавнее напряжение еще не отпустило инока, и тот лишь молча кивнул головой в ответ, будучи не в силах вымолвить хоть слово.

– Только не унижай худым словом тех, кто сегодня бился против нас, – заметил Константин, уже повернувшись к лестнице, чтобы спуститься с башни вниз, и добавил: – И помни, что все они русичи, и оттого не ликовать надобно, радуясь победе, а скорбеть над павшими в битве. Над всеми павшими, – подчеркнул он хмуро. – С обеих сторон.