Хотя иногда вдруг накатывала постылая нервная тошнота — не без этого. Утром встаешь, и как подумаешь — на работу надо… И тут же себя одернешь, пристыдишь — эка раскиселилась! Надо, Аня, надо. Соберись, Анька, тряпка. И ведь вся жизнь, если рассудить, была построена на этом треклятом «надо». С тех времен и построена, когда, как говорится, единожды солгав… Надо. Надо, и все. Семью заводить — надо. Гнездо вить, кооператив годами выплачивать — надо. Детей рожать и на ноги поднимать — надо. Все надо, надо… А счастье где? Не вписалось, пронеслось мимо этого «надо»? Вот вроде все и устроилось, наконец, и завелось, и свилось, и народилось, и приработалось-привыклось, и даже в любовном круговороте с красавцем-умницей Пашей завертелось, и… И конец. Появилась брешь — и карточный домик по имени «надо» распался. Хрупкий оказался домик-то. Нет больше семьи, нет любви, и детям уже не нужна, и работа эта постылая… Выходит, нигде никак себя не нашла, не состоялась? И в придачу ко всему этому еще и доктор Козлов?

И — что дальше? Ну, ляжет она в больницу. Отрежут, отхимичат, может, потом реабилитируют. Дальше-то — что? Все то же самое, по тому же кругу? И опять — надо? Зачем, кому…

Зря она, наверное, с этой неделей затеялась. И с романсами тоже. Только душу себе растравила, сама себя, выходит, обвиноватила. Еще и поклонник этот — зачем он ей сдался… Господи, как все неправильно, пошло, глупо! Такая тоска… Страх, страх и тоска…

Слеза, оторвавшись от подбородка, капнула в чашку с остывшим чаем. Хуже нет занятия — одинокого вечернего чаепития. О, дверь хлопнула — Антошка пришел… Быстрее, быстрее слезы со щек смахнуть, еще не хватало перед сыном… Она ж сильная, она мать…

— Мам, ты чего?

Застыл в кухонном проеме, взгляд настороженный, удивленный.

— А чего я?

— Ну, плакала вроде…

Улыбнулась, вздохнула прерывисто, глядя в его лицо. А все-таки красивый Антошка парень, гладкий, ухоженный, хоть сейчас на глянцевую обложку. В сытости рос, в заботе, ни в чем по большому счету отказа не знал… Чуть-чуть до ума его не довела, в хорошие женские руки не пристроила… Если уж Лерка свою судьбу под откос пустила, так, может, хоть Антон…

— Знаешь, Антош… Ты не женись рано. Институт закончишь, работу хорошую найдешь, а потом уж… Осмотришься, прикинешь…

— Мам, ты чего? — снова повторил он свое сакраментальное, дернул уголком рта. — Чай-то с коньяком пьешь, что ли? Не женись рано, главное… Да я вообще пока от этой мысли далек…

— Ну и хорошо, что далек, Антошенька. А девушка у тебя есть?

— Есть, конечно.

— А как ее зовут?

— Ирка.

— А почему ты ее сюда не приводишь, хоть бы познакомил…

— Да ты ее знаешь, мам. Это Ирка Петренко, мы с ней в одном классе учились.

— Петренко?! Но погоди… Она же… Она даже в институт после школы не стала поступать! Она всего лишь парикмахерша, насколько я знаю!

— И что?

— Антон… Как это — что? Сам не понимаешь, да? И далеко ваши отношения с этой Петренко зашли? Я же помню ее прекрасно — довольно-таки ушлая девица! Развязная, грубая, и намека на присутствие интеллекта нет!

— Ну, началось…

— Что, что началось, Антон? Я что, неправду говорю? Отвечай мне — давно это у вас? Только не говори мне, что ты ее любишь! Уж этого я вовсе перенести не смогу! Надо же — Петренко…

— Все, мам, проехали! Все, хватит! — вдруг злобно огрызнулся Антон, ударив ладонью по притолоке. — Прошу тебя, перестань!

— Что значит — перестань? Антон, как ты с матерью разговариваешь? Что я, не могу…

— Нет, не можешь. Это мое дело, мам. И вообще, зря я тебе сказал, расслабился. Знаешь, у тебя лицо такое было, когда я вошел…

— Какое? Какое у меня было лицо?

— Да нормальное, человеческое! Человеческое у тебя было лицо, мам!

— А сейчас, значит… Сейчас…

И осеклась вдруг, замолчала, будто изнутри кто хлыстом щелкнул. Значит, говоришь, было у меня человеческое лицо. Человеческое лицо — было. А потом… А потом, значит, нечеловеческое стало? Ох…

Привычное возмущение захлебнулось в горле, съежилось стыдливо, истаяло. Еще и Леркин дрожащий голосок зазвучал в голове тихим рефреном — как она давеча сказала? Слишком впряглась в свое материнство? Порой и сама не осознаешь, как сильно вожжи натягиваешь?

Вот и сейчас она их натянула, выходит. И не осознала. Потому что привыкла так — не осознавать и натягивать. Щелкнула кнутом — и понеслась! Нет, и впрямь — чего она понеслась галопом? Сына во всех грехах винит, а сама… А сама — галопом! И по своему человеческому лицу — тоже галопом! Ведь было же у нее человеческое лицо, он сам сказал…

С трудом перевела дыхание, отодвинула от себя чашку с чаем, глянула в глаза присевшему за стол сыну. А он, видать, тоже перепугался этой неожиданной в ней перемены. Сидит, смотрит настороженно и немного удивленно. И ждет. Продолжения неприятного разговора ждет. И вдруг для самой себя произнесла тихо:

— А знаешь, Антош… Я сегодня целый вечер в кафе романсы пела… И мне так хорошо было, если б ты знал… Так хорошо…

— В смысле — в кафе? — отпрянул он корпусом, глянув на нее в крайнем недоумении.

— Да в прямом смысле. В кафе, на сцене. Моя институтская подруга кафе открыла, вот я и…

— Ничего себе, мам! Правда? Не обманываешь?

— А чего мне тебя обманывать?

— Ну, не знаю… На тебя не похоже… Ты — и романсы в кафе…

— Да, Антош. Я — и романсы в кафе. Представь себе.

— А ты разве умеешь?

— Умею… Говорят, очень даже неплохо.

— А почему ты никогда… Ну… Почему мы никогда не слышали, чтобы ты…

— Не знаю. Наверное, это какая-то другая моя суть. Когда-то я от нее отказалась, а теперь… Теперь вот, сама выплыла.

— Мам, а послушать можно? Что это за кафе, где ты поешь?

— А ты и впрямь… хочешь послушать? — глянула она на него смущенно.

— Конечно, хочу! А Лерка знает?

— Нет. Не знает.

— Тогда я завтра приду… Можно?

Она ничего не успела ему ответить — в комнате настырно заверещала телефонная трубка, и Антон вскочил с места, махнув ей — сиди, мол, я сам отвечу. И вскоре вернулся на кухню, протянул ей трубку:

— Это тебя, это Лерка…

— Привет, мам! — услышала она деловой, немного возбужденный голос дочери. — Не знаю, как ты к этому отнесешься, конечно… В общем, к нам бабушка едет. Она только что мне звонила.

— А почему — тебе? — еще не до конца осознав новость, досадливо спросила она.

— Не знаю…

— Ладно, я ей сейчас перезвоню. Скажу, что я… Что мне пока не до нее… В общем, придумаю что-нибудь…