Потом вдруг обнаружила — никто уже не ест и не пьет, все лица к ней развернулись. Много лиц — в сиянии догорающих свеч. Удивленных, грустных, мягко улыбчивых. И ладони, как бабочки, порхают над лицами. Ага, это они ей — рукоплещут… Будто просят — еще, еще…

И этот, с глазами, тоже рукоплещет. Но словно отдельно, словно сам по себе. Тихо, задумчиво рукоплещет, будто не замечая своего жеста. И — смотрит, смотрит…

Вдруг ей захотелось похулиганить. Глянула на него — ну, ужо погоди… Подняла голову вверх, тихо спросила у Вени:

— Ты «Лилового негра» Вертинского сможешь?

Он согласно кивнул головой, дал короткую команду Сене — «Лилового негра» давай.

Вообще-то она побаивалась романсов Вертинского. Тут особая деликатность нужна — как бы не перейти грань… Чуть перехватишь с бабскими эмоциями и превратишь молитву в фарс. Надо осторожно пройти, как по лезвию ножа…

Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?..

Ох, прости меня, гений Вертинский. Прости, что прикасаюсь. Но пою, как чувствую эту грань — между карикатурой и примитивизмом. Гениальную грань…

* * *

Ага, улыбнулся, наконец! Нет, но где она видела эти глаза? Лицо-то совсем незнакомое…

— Еще раз «Ямщика», пожалуйста! — всплеснул из зала просящий мужской голос.

Она кивнула, соглашаясь. Запела… Ей и самой этот романс нравился, хоть он и мужской по сути. Зато интонации разгуляться есть где…

Ямщик, не гони лошадей!..

О-па… А вот это уже лишнее — своя, личная слеза в голосе. Господи, как бы допеть, не расплакаться. Да, некуда спешить. Да, некого любить. Но нельзя плакать. Смешно. Допела, и слава богу. Все, хватит, хватит…

Поднялась со ступеньки под шум аплодисментов, неловко поклонилась, быстро прошла меж столиками, скрылась в подсобке, где давеча репетировали. За спиной тут же распахнулась дверь — разве от Филимоновой скроешься…

— Ну, ты даешь, Каминская…. Всю душу наизнанку вывернула, зараза…

— Тебе понравилось, Кать? — спросила, не оборачиваясь, торопливо смахивая слезу.

— А то! Ну вот откуда в тебе это, скажи? Такая, блин, чертовщина в голосе, прости меня, господи… Что-то такое… — пошевелила она перед лицом толстыми пальцами, — даже не знаю, как определить…

И с тем же вопросом к вошедшему в подсобку Вене:

— Вот что в ее пении такое особенное, а, Вень? Вроде и голосишко — не Мария Каллас…

— Это такое особое обаяние голоса, Кать, — тихо объяснил Веня, — не всем дано… В простонародье талантом называется.

— Слышь, Каминская, чего люди говорят — талант у тебя! А ты, дура, зачем-то в наш финансовый поступила! Я тебе тогда еще говорила — надо было в Гнесинку когти рвать!

— Ага, сказанула. Только в Гнесинке меня с романсами и ждали.

— Ну, не в Гнесинку… Еще куда-нибудь, где поют, какая разница… Еще-то пойдешь петь? А то народ просит…

— Нет, Кать, хватит на сегодня. Устала я, переволновалась. И то — чистой воды авантюра с моей стороны. Завтра уж, с новыми силами.

— Что ж, понимаю. Может, хочешь чего? Чай, кофе? А то давай по коньячку вдарим, а?

— Нет. Я домой пойду, поздно уже.

— Ага… Ну, давай… Ой, погоди! Я ж с тобой еще не рассчиталась!

— В смысле? — подняла она на Филимонову удивленные глаза.

— А что — в смысле… В обыкновенном смысле… Буду тебе платить, как Сене с Веней… За вечер — по тыще на рыло.

— Да ты что? — весело рассмеялась она. — Вот здорово… Значит, еще и подхалтурю невзначай?

— Нет, я, конечно, и больше могу, да ребята обидятся!

— Нет, не надо больше, Кать. Нормально. Как-то неловко даже. Вообще-то я и так могу… И без тыщи…

— Ну щас! Чего ж я, на халяву твой талант эксплуатировать буду?

— Да ладно, ладно… — махнула она рукой, разыскивая на вешалке свое пальто. — Все, пошла я, Кать… Душно тут у тебя…

Когда проходила через зал, кто-то сидящий за столом ухватил за руку, коснулся губами ладони, и она вздрогнула от неожиданности, шарахнулась, как испуганная лань. Подумалось — тот самый, с глазами… Глянула — нет, не он. Улыбнулась виновато, кивнула головой в знак благодарности, быстро прошла к выходу. Скорее — на воздух…

Вышла на крыльцо, осторожно спустилась со ступенек, зачем-то долго натягивала перчатки на руки, будто ждала. Чего ждать-то? Или кого? Этого, с грустно-пронзительными глазами, что ли? Да кому ты нужна, старая шансонетка… А все равно досадно. Получилось — для него пела, а он… Хоть бы подошел, сказал чего ради приличия…

И содрогнулась от стыдобы мыслей. А может, от холода, остудившего разгоряченную голову. Натянула капюшон, усмехнулась сама себе — иди уж домой под руку со своей досадой… Смешно, ей-богу, еще и досадовать!

А на улице-то, надо же, действительно подморозило. Воздух острый, студеный, крепкий. И лужи покрылись тонкой корочкой льда, и под ногами скользко — как бы не грохнуться в своем светлом пальто… Ноги-то до сих пор дрожат, и отходняк во всем теле, какой бывает после тяжелой физической работы.

Подморозило, а снега все равно нет. Когда ж он основательно выпадет, окаянный? А впрочем, какая разница… Чего она к этому снегу ожиданием привязалась? Когда выпадет, ей уж не до него будет. Из окна больничной палаты все одно — что снег, что дождь, что грозы с молниями…

Вот опять, опять она! Сказано же себе — не думать! Всю неделю — не думать, не думать! Соберись, Анька, тряпка! Пой, ласточка, пой… Не порть сама себе праздник…

Ну вот. Поскользнулась-таки, чуть не упала. Взмахнула некрасиво рукой, пытаясь удержать равновесие, еще и взвизгнула смешно, по-девчоночьи. Даже не поняла сразу, что ее от падения удержало… Чья-то цепкая рука ухватила за предплечье, как спасение свыше. Оглянулась — он… Тот самый, из кафе… Следом за ней шел, что ли?

— Осторожно, не упадите… Скользко…

— Ой, спасибо. Если б не вы, я бы точно упала.

— Вот видите, как я хорошо пригодился. Давайте уж до конца пригожусь — до дому вас доведу, иначе обязательно упадете. Держитесь…

И по-свойски подставил локоть, будто не сомневаясь, что она тут же за него ухватится. Впрочем, она и не собиралась протестовать-отказываться… Наоборот, вспыхнуло внутри приятной искоркой что-то вроде маленького торжества — ага, значит, он просто сзади шел! А подойти, наверное, стеснялся! Ага, ага!

— Заодно по дороге и комплиментов вам наговорю, не возражаете?

— Нет, не возражаю. Давайте, начинайте, я слушаю.

Эка, с какой ноткой нахальной игривости у нее прозвучало! Видно, маленькая искорка торжества свое дело сделала. Господи, много ли бабе надо, а? Сбылось нечаянное ожидание, она уж и рада…

— Ну, что же вы замолчали? Вы ж мне комплиментов обещали наговорить!