В дверях стоял Барни.

— Стало быть, уехала, — сказал он с нескрываемым удовлетворением. — И скатертью дорожка.

Джеймс не мог не согласиться, но не мог и позволить Барни делать замечания относительно его друзей и клиентов. Он давно знал, что Барни и Энид не любят Фиону, всегда обращавшуюся с ними с оскорбительным высокомерием. Джеймс, однако, не мог позволить Барни так говорить о Фионе.

— Тебе не следует обсуждать моих друзей, — сказал он спокойно.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Барни, торопливо изображая невинное лицо.

— Хм, — сказал Джеймс и посмотрел на часы. — Поторопись, Барни, мне нужно быстро попасть в больницу. — Он был уверен, что Пейшенс поехала туда, и хотел успеть увидеть ее, чтобы не преследовать ее до Чини-роуд, где пришлось бы говорить с ней при большом стечении народа. В доме под названием «Кедры» не пройдет и двух минут, как в разговор вмешается кто-нибудь еще. Слова «личная жизнь» не имеют там никакого смысла.

Хотя Барни ехал с максимально возможной скоростью, им потребовалось почти полчаса, чтобы доехать до больницы по перегруженным в час пик лондонским улицам. Когда Барни подъехал к больнице, Джеймс стремглав выпрыгнул из машины.

Он пронесся по коридорам до кардиологического отделения и почувствовал, как упало сердце, когда, открыв дверь, увидел мать — одну. Она тут же сняла радионаушники, и теплая улыбка осветила ее бледное, осунувшееся лицо.

— Джеймс! Мне сказали, что ты приходил, пока я спала. Я боялась, что у тебя не будет времени прийти еще раз сегодня.

— Я нашел время. Мне важно было убедиться, что ты поправляешься. Как ты себя сейчас чувствуешь? — Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, и вдохнул легкий запах знакомых с детства духов.

Ее кожа была сухой и морщинистой, как засохшие розовые лепестки. Когда-то в ее спальне стояли вазы со смесью сушеных лепестков, и маленькому Джеймсу разрешалось запускать туда руку, чтобы, достав горсть, ронять лепестки обратно, наблюдая за их медленным падением. Он на многие годы запомнил их запах. Когда она ушла, отец приказал выбросить все из ее комнаты. Но запах еще долго оставался в воздухе. Даже сейчас, заходя туда, Джеймс как будто ощущал его.

Рут подняла руку, чтобы коснуться его щеки.

— Гораздо лучше. Говорят, через несколько дней я смогу вернуться домой. Меня оставили здесь для обследования и отдыха, но сердце работает уже хорошо.

Он подвинул к кровати стул и сел.

— Ты теперь должна беречь себя. Ведь ты же не станешь рисковать?

Она поморщилась.

— Конечно, нет. Терпеть не могу больницы, в них так грустно. Особенно в таких больших, как эта. Уж я постараюсь больше сюда не возвращаться. Да, Джеймс, большое тебе спасибо за цветы. Их пришлось расставить в три вазы! С тех пор, как проснулась, я только и делаю, что смотрю на них. Правда, они изумительно пахнут?

Он посмотрел на простые массивные вазы, расставленные вокруг кровати на тумбочке и на ближайшем подоконнике.

— Пахнут фрезии, но я помню, что ты любишь нарциссы.

— «Что распускаются до ласточек весенних и ветры марта с нежностью встречают», — мечтательно произнесла Рут.

Он нахмурился, тронутый явно знакомыми словами. Откуда это?

— Шекспир, Джеймс!

— Правда? А так современно звучит.

— На то она и классика. Только не думаю, что в его время в Англии были нарциссы. Они ведь здесь недавние поселенцы, как и тюльпаны. Сумасшествие с тюльпанами пошло от голландцев в семнадцатом веке, и это было настоящее безумие — тогда луковица нового сорта стоила целое состояние. Даже не верится.

— Ты знаешь интересные вещи — наверное, решаешь много кроссвордов. — Он очень многого не знал о своей матери.

Она рассмеялась.

— Как ты догадался? Пейшенс тоже любит кроссворды. — Показав на вазу с фруктами, мать добавила: — Это она принесла. Я совсем не ем. Жалко, что они пропадают. Возьми что-нибудь — лучше всего мандарин. Они такие вкусные.

Джеймс покачал головой.

— Спасибо, я только что пообедал. — Помолчав, он добавил с деланной небрежностью: — Пейшенс уже была здесь днем?

Мать пытливо заглянула ему в глаза.

— Да, забежала на минутку. Ей нужно было срочно возвращаться. Она выглядела подавленной. Вы не поссорились?

Чересчур волнуясь, он еле выговорил:

— Подавленной? Почему ты так решила? Что она говорила?

Мать положила руку на его ладонь, и прикосновение сухой, как бумага, кожи было приятно-успокаивающим.

— Ничего она не сказала, но я поняла — что-то случилось. Я очень люблю Пейшенс. Не обижай ее, Джеймс.

— Ни за что на свете! — Слова царапали пересохшее горло. Он шумно вздохнул, беря себя в руки. — Почему ты решила, что я могу ее обидеть?

Мать рассмеялась.

— Что здесь смешного? — Джеймс не выносил, когда над ним смеялись. Особенно если сам не понимал шутки.

— Спроси себя самого, Джеймс.

Он перевел разговор на другую тему:

— Когда ты выйдешь из больницы, ты хотела бы переехать ко мне или остаться у Пейшенс?

Она внимательно смотрела на него, сплетя морщинистые пальцы с его, большими и сильными.

— Я тронута твоим вопросом, Джеймс, но я не смогу снова жить в том доме — слишком я там была несчастлива, и призраки прошлого будут преследовать меня. А в «Кедрах» у меня много друзей. Это самый хороший дом из всех, где мне доводилось жить. Я хочу провести остаток жизни там.

Он не удивился такому ответу, но чувствовал себя обязанным предупредить:

— Но ты же понимаешь, что не можешь рассчитывать на это. Что, если Пейшенс больше не будет держать пансион? Выйдет замуж, например?

Мать рассмеялась.

— Она обещала детям, что им не придется покинуть дом, пока все они не повзрослеют, а Эмми еще только шесть. Вряд ли я буду жива, когда ей исполнится восемнадцать.

Джеймс нахмурился, глядя в пол.

— Но что, если Пейшенс не придется продавать «Кедры»? Что, если она выйдет замуж за человека с деньгами? Тогда ей не нужно будет держать пансион.

— Не представляю, что она откажет Лавинии, Джо и другим от дома. Ты это представляешь? Сколько бы денег ни было у ее мужа.

— Да, ты права. У нее слишком мягкое сердце.

— Не мягкое, Джеймс. Щедрое. Доброе. Любящее. Пейшенс — необыкновенный человек. Можно искать всю жизнь и не найти другую такую, как Пейшенс.

Их глаза встретились, и Джеймс поторопился встать, надеясь, что глаза не выдали его.

— Ну, мне пора в офис. — Он нагнулся и снова поцеловал ее в щеку. — Тебе что-нибудь нужно? Я навещу тебя завтра днем.