И: О каком ансамбле молимся: песни, пляски и хамства?

Д: Торопышка был голодный, проглотил утюг холодный. Дальше.

И: Дальше только через дверь.

Д: Этот пасынок (Показывает на И.) научился на сегодня говорить только с закрытыми зубами и губами. Он, конечно, откажется сейчас от демонстрации своего так называемого интеллекта.

И: Нет.

Д: Тогда возьмите лист бумаги и напишите четыре любых слова.

И (берет из тумбочки лист бумаги, пишет. Дружище, сложив руки, величаво стоит на лыжах на скамеечке): Вот.

Д: Несите сюда. (Читает.) Невеста, дом, огород, солнце. (Рвет резко на части, кидает через плечо.) Всех наслаждений не изведав, личинка ящера собрала чемодан. Вам ясно было приказано: напишите – одно слово (загибает палец), четыре – второе слово… (Загибает второй.) любых слова – третье и четвертое слова. Всего четыре. (Выпучив глаза.) Понял, морская словесная свинка?

Занавес

Роскошный авто красного цвета остановился. Перед особняком с фасадом, расчленённым горизонтальными, по этажам, карнизами, вертикальными, связывающими оба этажа, пилястрами; иногда края замкнуты выступающими на фасадную сторону ризалитами, или же линия эта прерывается сталактитовыми нишами балконов; перед особняком цветочный узор; кипарисы, обвитые гирляндами роз, широко раскидывающие крону деревья с плодами запретного вкуса; вырастающие из ваз букеты; среди ветвей и цветов птицы; по бокам и внизу, в геральдической зеркальной композиции – львы, газели, павлины; встречается и фигурная живопись: в нишах женщины в высоких тиарах, с цветком в руке, на потолке – гурии в красных шароварах, с ниткой жемчуга в волосах, фризы со сценами войны и охоты; есть также и несколько мозаичных портретов Артемиды; перед особняком – я не забыл – остановился авто. Над газонами порхали в изобилии бабочки, что было вовсе не удивительно, ибо полыхало в полном разгаре лето, уже положившее лёгкий загар на лицо молодого человека в белом костюме. Он ловко выпрыгнул из спортивного авто и с сак-вояжем в одной руке (такие сак-вояжи, несомненно, любезная читательница видала, путешествуя по Югу или пребывая на Водах), а в другой – мы всё ещё говорим о молодом человеке – с букетом шикарнейших роз, не менее роскошных, чем и день, и авто, стоявшие на дворе, прошёл в самоё особняк, выказав в нескольких шагах, сделанных по молодому гравию, изысканность манер и блестящую образованность, приобретённую, естественно, в лучших университетах. Дверь не скрипнула. Я подошёл к двери, разорвал вышенаписанное и начал рассказ снова.

Лес восторженно наблюдал в прозрачном озере собственное отражение. Мне захотелось глубоко вздохнуть и запеть, и я запел нечто родное и близкое, чуть путая слова. Я шёл по таинственным дебрям, любуясь то незаметными цветами, то скромной кочкой; прислушивался к струению смол, обняв еловое тело. Вечером руками наловил форели и под гитару пел о далёких странах, об отважном капитане и о верных глазах. Около весёлого и яркого костра насытился жирной и ароматной ухой; затем, свинячье ухо из всех наисвинейших, захрюкав, вспомнил о долге писателя, об умном читателе и быстренько набросал план.

Во вступлении мне приказали описать своё детство, отрочество и юношескую любовь. Первые годы на заводе, любовь к труду и трудовую любовь к фабрике, ошибки первой, второй и последней молодости, любви, второй любви, третьей ненависти, пуля в висок, кто дальше хоть слово, е…т твоё долото в собачью ж… сопливой шлюхи у вокзала первой в мире чугунки. В основной части описать бы выпускной бал, белые ночи, белую кожу девушки в виде закладки к книге Тургенева «Ася». Опишу драку с учительницей рисования, коитус в забое, первый трихомоноз, убийство сердца умом в вагоне подземки зимней ночью после прогулки по Дворцовой площади с томиком, блоком сигар и соплёй под носом дебелой красы смазливой хохотушки с рябой спиной и сотней карбованцев в чулке, поющей навзрыд и со мною: пусть она крива, горбата, но червонцами богата, вот за что её люблю, да, да! И ещё приказано описать свои студенческие годишки, службу в армии, поимку диверсанта на границе, встречу с домом, работу, парашу, общагу, спирт, домино и в конце женитьбу на крошечной сиське с богатой папаней. В заключении я уже описал все ошибки и клялся, что буду мировым передовиком и парнем. Во втором и последующих заключениях опишу невозможные страдания непонятого человека, одинокого путника в мире суеты и предательства. Хотелось бы отметить созидательный труд, мои праздники после трудовой вахты и моих товарищей, т. е. комрадов по сверлильному цеху, и описать ещё также, как я в конце созревания заимел-таки домик с крыжовником, киськой, личным колодцем, сидя в котором на хребтине собственного кота вышивал проволокой мудрую и смешную поговорку: не плюй в колодец, пригодится ещё утопиться. Уже готова, давай, умная тётя, подсаживайся, порубаем ушицы, затем споём «Из-за острога на стержень», а там и спать.

Как и все гении, я начну повесть с автобиографии. Неважно, где я родился. Где сказал начальник, там и вылез. Как и все подонки, кричал, плакал, этому научили до рождения. Если доведётся ещё вылезать из светлицы, от счастья умру на пороге. Район Питера, где я родился и рос, населяли некогда извозчики, грузчики, мастеровые. Безысходность и мрак прошлого не только сохранились, но приобрели вид классический, форму законченную. В косых огромных заборах, в складах, заколоченных век назад, будках, ларьках, магазинчиках, мостовых – недалеко от меня ржавел невесть откуда взявшийся остов самолёта, – в мощных банях, городах сараев, район этот, огороженный рекой Вонючкой, коксовым заводом, болотом и кладбищем, являл собой перл градостроительства. Ко всему находились здесь две больницы «М» и «Ж» с вечно закрытыми дверями, мясной музей, скотобойня, полсотни будок «Пиво-воды», где бойко шла торговля скобяными и москательными товарами вкупе (вот уж фантастика) с товарами для новобрачных… Список примечательностей хотелось бы продолжить: лавочки мусорщиков, откуда пахло мокрой бумагой и необглоданными костями, глистогонный офис, клеевое училище, протезная академия, эпидемстанция и 178 труб, харкающих сажей редчайшей стойкости, обилие общежитий. Нередко в день знаменательностей дружные отряды после 11 стаканов (подсчитано) водки на душу вылетали из общаг на простор. На нём же имела честь быть заграничная игра волей-болл. Болельщики продолжали лакать зелье на грудах рельс и холмах мела.

Первый тайм оканчивался дракой. Как только начиналась буча, вездесущий человек с тихим голосом звонил в учреждение тихое и видом неброское, имеющее под своим крылом орлов, которые в свободное от стрельбы время крутятся на кольцах, ломают шею толстой тяжёлой кукле и изучают увлекательнейшую историю… Пока энтузиасты кровавой потасовки палками с гвоздями, трубами, кирпичами, а то и стамесками успевали разрядить свои ряды, машины с милыми ребятами в портупеях прибывали на зов неизвестного и… кого-то увозили на цинковый стол, а кого-то под северное сияние шить кальсоны и разводить тоску. По вечерам из сада из-за мокрых простыней нёсся красивый баритон под гармонь: Мы с родняшенькой сидели в рощице берёзовой… Бельё к ночи сырело больше, а голос, столь неуместно приятный, высыхал. Сказывались и «Спотыкач», и предчувствие рабочей смены. Затем раздавалось несколько криков со стороны кладбища, прогремит выстрел, свистки, и повиснет над этим жилищем-нежилищем, фабрикой-нефабрикой одинокая звёздочка ракеты. Осветит на миг пыльный фикус, окурки в кильках, стаю крыс под иконой, закатившиеся глаза ткачихи и сильную руку с наколкой, сжимающую челюсти молодухи.