гавалусов Джанга пела даже очень хорошо. Прямо видно было, как у каждого из них по очереди удовлетворенно закатывались блестящие шары глаз, перед тем как пресмыкающееся блаженно погружалось в темные воды. Я же, признаться, подумал, что подобные звуки уместнее всего издавать, когда тебя по голове бьют бамбуковой палкой, но, конечно, вслух я ничего подобного не говорил. Тем более мелодия была ничего такая, веселенькая.

Гава-гава-гава!

Алус-алус-алус!

Иди в свою постель,

На мокрую постель,

Глубокую постель,

Плыви скорей отсель, да-да-да…

Джанга еще и пританцовывала на корме. Стукала в доски босыми пяточками, крутила косами, как плетями, плечами подергивала, развернув ладони вверх. Акимыч тоже начал слегка пританцовывать, но, увидев взгляд Евы, заложил руки за спину, встал смирно, но все равно тихонько насвистывал.

Гава-гава-гава!

Алус-алус-алус…

Ева переползла через Хохена и встала рядом со мной.

— Чудесненько, — сказала она, — теперь, когда у нас на лодке собрались все кошмары Болливуда, я, наконец, чувствую, что жизнь нашего клана вернулась в привычную колею. А то последнее время уровень идиотизма не достигал должного накала. Надеюсь, ты в эту-то хоть не влюбишься? Ну, ладно, ладно, извини. Я не хотела бередить твои чувства, просто обстановка располагает. Жаль, что квестов за весь этот цирк не выдают.

— Может, — сказал я, — она тут по сценарию появляется, когда низкоуровневые игроки не могут этот участок реки преодолеть.

— Может, и так, — кивнула Ева, — кстати, даже очень похоже. Например, перед Глазовым, где по нубскому квесту нужно целебные шишки больной сове в гнездо отнести, там одна елка всегда специально падает, чтобы ты по ней мог к гнезду забраться, но если ты старше пятнадцатого уровня, то изволь уж сам карабкаться. Интересно, а что будет, если мы, пройдя эту крокодилью засаду, просто бросим дамочку в воду и поплывем себе спокойно дальше?

— Я бы не стал этого делать.

— Да шучу я, шучу. Просто тут и так повернуться негде.

Вскоре после того, как мы благополучно убрались подальше от гавалусов, заросли по берегам драматично изменились. Зеленые переплетения тугих стволов сменились совершенно мертвыми на вид странными деревьями, чьи золотисто-коричневые искривленные стволы прорастали кривыми отростками-обрубками бесформенных ветвей, так что и на лес это было вовсе непохоже. Так мог бы нарисовать лес слепой человек, никогда в жизни не видевший дерево. Шишковатые пористые гиганты были окутаны облаками темного оранжево-желтого дыма, да и воздух над рекой скоро наполнился крошечными невесомыми оранжевыми пушистыми шариками, которые колыхались в пространстве, не подчиняясь, казалось, ветру, а следуя собственным медлительным путям. На моих глазах несколько десятков таких шариков вдруг слетелись, слепились воедино и опустились на нижнюю планку паруса. Оранжевый комок дернулся, пошел буграми, приобрел форму и затвердел. Невероятно! На фоне парусины сидела самая настоящая стрекоза, только совсем маленькая и оранжевая. Подняв новорожденные крылья, она поймала ими порыв ветра и унеслась вместе с ним.

— Это же морфодриады! — сказала Ева, — Потрясающе! Я про них читала, но, мне казалось, что это антийское чудо природы.

— А что такое морфодриады и кусается ли оно? — спросил Лукась, уворачиваясь от очередного оранжевого комка, пытающегося пристроиться на его голове.

— Могут кусаться, еще как, — сказала Ева, — да ты не переживай, эти же еще совсем маленькие. Лес морфодриад — один на весь Альтраум. Это организмы, которые могут принимать вообще любые формы, какие они увидят и какие им понравятся. Правда, только один раз, сразу после рождения. Теперь вот этот жук, — сказала Ева, глядя на оранжевого рогатого жука, решительно шагающего по изгибу уключины, — будет расти и расти, и, если он не погибнет, то достигнет размеров, может, и лошади, а когда придет его час, он вернется сюда, в родную рощу, и либо сам превратится в такое дерево, либо прилипнет к уже существующему, высохнет. и из его тела вырвется новое облако спор морфодриад.

— Да, — сказала Джанга, — сейчас время цветения живых джунглей, это происходит два раза в год, весной и осенью. Такие дни считаются священными.

— Если они могут любые формы принимать, какие увидят и какие им понравятся, — сказал Акимыч, — они могут, например, в Лукася превратиться? В маленького такого…

— Вообще они и в дракона могут слепиться, — сказала Ева, — если я ничего не путаю. Но не думаю, чтобы Лукась мог кому-нибудь так уж понравиться…

— Они могут стать и людьми, только на вид, конечно, — сказала Джанга, — и, чтобы они не взяли ваших обликов, закройте свои лица.

Сама она подняла с плеча выловленный мною, уже высохший платок и закуталась его прозрачной тканью.

— Да я не против, — сказал Акимыч, — пусть берут мой облик, если захотят, даже смешно будет.

— Твой облик, — сказала Джанга, — непригоден для долгой жизни здесь. Разве ты желаешь зла этим солнечным малюткам? Им, чтобы выжить, нужны быстрые крылья или крепкая чешуя, а не твои бесполезные ноги и руки.

— Чего это бесполезные? — возмутился Акимыч.- Как чай кому-то заваривать, так мои ноги-руки очень даже полезные!

— Никогда не надо заваривать чай ногами! — наставительно сказал Лукась, поспешно завешивающий лицо рубашкой.

«Как вы мне все надоели!» — хотелось сказать мне. «Как я вас всех люблю!» — хотелось сказать мне. Раздираемый этими противоречивыми чувствами, я извлек из грузового отсека «Вонючки» сеть-подсачек и, нахлобучив ее на голову, защитил свой неповторимый облик от незаконного копирования. Действительно, не хватало мне тут еще выводка Нимисов Динканов, бестолково шлепающих по берегам и изнывающих от бестолковости своего существования. Пусть лучше летят свободными стрекозами, жучками, бабочками… кстати, о бабочках, давненько я их что-то не видел…

* * *

Следующая неделя странствия прошла на удивление мирно и благопристойно. Акимыч с Евой надолго уходили в реал, Джанга отлично умела спать в позе лотоса на корме, а мы с Лукасем и Гусом вполне комфортно растягивались на полу баркаса, не особо заботясь об управлении им. Джанг с послушностью умной кобылы, казалось, сам нес наше судно, не прибивая его к берегам и не разворачивая по течению. Гус объяснял это какими-то встречными потоками, которые нам удалось оседлать, но я так и не понял, как это работает. Днем я большую часть времени ловил рыбу, краем уха прислушиваясь к тому, как Лукась делится с Джангой, Гусом и Хохеном своими взглядами на мироустройство и правила поведения в нем, а Джанга взамен потчует его бесконечно долгими повествованиями о неких царях древности, которые постоянно то кого-то рожали, то кого-то убивали, то проигрывали в кости царства и, в общем, вели себя, как дураки, но на то была их царская воля.

Грузовые отсеки «Вонючки» постепенно наполнялись рыбой, в том числе явно деликатесной, которую я надеялся продать в Пандаре, — если уж город лежит в долгой осаде, то, наверное, цены на провиант там должны быть хорошие. К сожалению, многие здешние рыбы длительному хранению не подлежали, таких я отпускал обратно или жарил всей компании на завтрак, обед и ужин. Джанга, однако, рыбу не ела, что для дочери рыбака, на мой взгляд, было довольно странно, жевала какие-то желтые фрукты из своего инвентаря. Вообще не нравилась мне эта рыбачка. Нет, она была красивая, добродушная и неназойливая, но иногда я ловил на себе ее неожиданно тяжелый и даже словно бы жестокий взгляд — так что даже мороз пробивал. Хотя когда у человека настолько чернющие глаза, то в них что угодно может привидеться.

***

Корабли-то я увидел еще издалека. Мы бросили якорь и стали размышлять, что делать. Так как ни Евы, ни Акимыча в игре не было, груз ответственности, положенный единственному реальному хомо сапиенсу, я ощутил в полной мере. Когда я уже принял волевое решение немедленно сдать назад, уползти из зоны видимости чужих судов и дождаться возвращения Евы, выяснилось, что размышлял я слишком долго. Одно из судов ощетинилось десятками весел и направилось к нам с такой скоростью, что стало ясно — встречи не избежать.

— Куда и зачем идете⁈ — заорали с борта метров за пятьдесят.

Игроки. Не знаю, хорошо это или плохо.