идея договора между народом и монархом, нарушение которого последним наделяет первый моральным правом на сопротивление верховной власти. Это «эпохальный шаг» в истории политической мысли, ибо «появляется всецело политическая теория революции, основанная на хорошо знакомом современном, секулярном тезисе о природных правах и первоначальном суверенитете народа»[211].

Но и католические идеологи, прежде всего испанские философы-иезуиты, также высказывали в это время весьма радикальные идеи. Так, Франциско Суарес подчёркивал, что «по природе вещей все люди рождены свободными» и даже если общество передало власть монарху, оно оставляет за собой право на сопротивление, в случае «если король превращает справедливую власть в тиранию». Хуан де Мариана утверждал, что для борьбы с тираном оправдано даже цареубийство, «которое может быть осуществлено каким угодно частным лицом, желающим прийти на помощь государству». Характерно, что убийцами двух французских королей — Генриха III и Генриха IV — были именно католические фанатики — Жак Клеман и Франсуа Равальяк.

В противовес конституционализму развивалась абсолютистская концепция суверенитета, получившая наиболее известное воплощение в классической работе Жана Бодена «Шесть книг о государстве». Но даже в ней, утверждавшей безоговорочный суверенитет монарха, признавалось, что любой договор «между государем и его подданными является взаимным и связывает обе стороны, чтобы никто не мог с его помощью нанести ущерб другой стороне или сделать что-либо без её согласия». Законная монархия для Бодена «та, где народ повинуется законам монарха, а монарх — законам природы, оставляя подданным личную свободу и собственность… Подданный не обязан повиноваться князю в том, что противоречит закону Божьему, или естественному»[212]. Вряд ли такой абсолютизм устроил бы Ивана Грозного — да и его отца и деда. Характерно, кстати, что Боден отнёс Россию, наряду с Турцией, к типу «господской» (сеньориальной, вотчинной) монархии, где «король делается господином достояния и личности своих подданных… управляя ими наподобие того, как глава семьи управляет своими рабами».

В Германии в 1546–1554 гг. тоже развернулась религиозная война между католиками и протестантами (лютеранами), которые не побоялись выступить против своего верховного суверена — императора Карла V, державшего сторону католиков. Война шла с переменным успехом и закончилась Аугсбургским миром (1555), признавшим лютеранство легитимной конфессией и закрепившим за субъектами империи (князьями, вольными городами, рыцарями) право на свободу вероисповедания. «…Теория тираноборчества нашла живой отклик в среде австрийского дворянства. Главным теоретиком „права сопротивления“ в Австрии стал Георг Эразм Чернембл, один из лидеров сословного движения. В своих трудах… Чернембл рассматривал формы и определял границы сопротивления монарху: от просьбы удалить плохих советников от правителя и союза с дружественными соседями до убийства тирана. Он считал восстание дворянства законным в том случае, если монарх без согласия или против воли сословий изменяет основной закон государства»[213]. В 1609 г. австрийские протестанты с помощью оружия добились равноправия с католиками у своего эрцгерцога Матиаса, исповедовавшего католицизм. В том же году император Рудольф II был вынужден пойти на уступки чешским протестантам, попытка нарушить это соглашение стоила Рудольфу чешского трона. Ранее, в 1606 г., мятежная Венгрия получила не только религиозные свободы, но и полную внутреннюю автономию в рамках империи.

Протестантская революция произошла в Шотландии. В 1559–1560 гг. кальвинисты, вдохновлённые пламенными проповедями Джона Нокса, при помощи англичан свергли регентшу-католичку Марию де Гиз. В 1567 г., потерпев поражение в войне со своими подданными, вынуждена была отречься от престола королева Мария Стюарт. Один из идеологов шотландского кальвинизма Джордж Бьюкенен писал, что народ, передавая власть своему правителю, может в любой момент вернуть её себе.

Наконец, в конце XVI в. к немногочисленным европейским республикам — Венеции, Генуе, Лукке, Сан-Марино, Рагузе (Дубровнику), Швейцарскому союзу, немецким вольным городам (Бремен, Гамбург, Любек) — добавилась новая, которая вскоре станет «одной из главных военных, морских и торговых держав в Европе»[214]. В июле 1581 г. Генеральные штаты Северных Нидерландов приняли «Акт о клятвенном отречении», низлагавший их суверена — испанского короля Филиппа II — и его наследников. Профиль Филиппа был удалён с монет и официальных печатей, а герб Габсбургов — сбит со всех общественных зданий и счищен с документов. Чиновники и магистраты должны были принести новую присягу Штатам. В риторике «Акта» чувствовалось влияние гугенотских политических теорий, в нём подчёркивалось, «что провинции Соединённых Нидерландов вынуждены, „в соответствии с законом природы“, использовать своё неотъемлемое право на сопротивление тираническому правлению и „прибегнуть к таким средствам“, которые дают надежду на обеспечение их „прав, привилегий и свобод“»[215].

Причины нидерландской революции были не только религиозными (борьба кальвинистов за свободу вероисповедания), но и социально-политическими. Спусковым крючком народного гнева стало введение в 1571 г. незаконного 10 %-го налога, явившегося «символом превышения полномочий центральной власти, грубо попирающей уважаемые всеми конституционные процедуры, символом нелегитимности правительства и безжалостного насилия над правами городов»[216]. После целого ряда войн Испания в 1648 г. всё же была вынуждена признать независимость Голландии де-юре.

В самой же Испании Филипп II, представляющийся большинству современных образованных людей, по Шиллеру и Шарлю де Костеру, эталоном мрачного деспота, подавив мятеж в Арагоне в 1591 г., «воздержался… от серьёзного изменения его конституции. Шанс на централизацию был сознательно отвергнут»[217]. В 1581 г., присоединив после вооружённой борьбы к своей короне Португалию, Филипп, признанный королём местными кортесами, в свою очередь обязался соблюдать португальские свободы, привилегии, обычаи и традиции, и до конца своих дней он обязательство это не нарушал: «У знати, церковных служителей, купцов и горожан не было причин раскаиваться в поддержке, оказанной испанцам»[218].

Как видим, политическая полисубъектность и правовая культура европейских социумов сильно корректировали, а иногда и блокировали всё более усиливающееся стремление монархов к абсолютной власти. На этом фоне и сам опричный террор, и реакция на него русского общества выглядят как явление действительно уникальное.

Между двумя грозами

После смерти Грозного Россия, которую тот оставил «в состоянии почти полного разорения»[219], стала потихоньку возвращаться к доопричным порядкам. Прекратились массовые кровавые расправы. Во время царствований Фёдора Ивановича и Бориса Годунова боярские опалы случались нередко, но насильственной смертью погибли только двое — П. И. Головин и И. П. Шуйский, — и это были не публичные казни, а тайные убийства. Иногда опального боярина постригали в монахи (как это произошло с конкурентом Годунова — Фёдором Никитичем Романовым), но чаще дело ограничивалось ссылкой.

Организация Государева двора и Думы при Фёдоре Ивановиче стала напоминать времена «Избранной рады» — к участию в правительственной деятельности вернулись многие отстранённые при Иване IV боярские роды. После воцарения Годунова, старавшегося увеличить в Думе количество своих родственников, она, тем не менее, сохранила характер учреждения, поддерживающего внутриэлитный компромисс, и состояла в