основном из представителей родовитой знати. С последней Борис Фёдорович в целом наладил пристойные отношения и пользовался её поддержкой, даже во время борьбы с Самозванцем «открытая измена бояр и воевод Годуновым произошла лишь после смерти царя Бориса, при его молодом наследнике [Фёдоре]»[220]. И конечно, важно отметить, что Борис стал первым русским царём, избранным Земским собором (1598).

Но всё это нимало не означало ослабления самодержавия, оно просто избавилось от своей «экстремистской», «опричной» формы. Продолжающий возрастать объём власти московских монархов отразился в титулатуре и коронационном ритуале. Именно при Фёдоре и Борисе в именовании русских царей окончательно закрепился титул «самодержец». Фёдора впервые венчали на царство, совершая над ним таинство миропомазания, которое отсутствовало в аналогичных византийских и западноевропейских практиках (там применялось простое помазание миром)', «…помазание на царство в России… в принципе не отличалось от миропомазания, которое совершалось над каждым православным человеком после его крещения… Как известно, таинство миропомазания в принципе не повторяется, как не повторяется и связанное с ним таинство крещения… повторение миропомазания означает, что после венчания царь приобретает качественно новый статус — отличный от статуса всех остальных людей», «особую харизму власти»[221].

Что же до избрания Бориса на царство, то совершенно очевидно, что оно было безальтернативным — никаких иных других кандидатур на соборе не обсуждалось. Состав участников собора до сих пор продолжает вызывать споры среди историков — одни считают, что выборных людей там почти не было, другие — что их присутствовало более чем достаточно. В любом случае сама легитимность нового царя никак не была связана с его избранием — последний не давал «избирателям» каких-либо клятв или обещаний — она опиралась на его божественное «предызбранничество», «участники же собора лишь предугадали Божий промысел»[222]. Как говорил на соборе патриарх Иов: «Тем же тебе убо, превеликий государь Борис Фёдорович, не по человеческому единомышлению, ниже по человеческому угодию предизбираем, но праведному суду Божию… Богу на се наставляющу народ единогласие имети… яко же пишет: глас народа глас Божий».

Учреждение в 1589 г. патриаршества не создало автономии Церкви. Это «было… исключительно делом светской власти, вовсе, конечно, и не думавшей поступиться этим какими-либо своими прежними правами в пользу духовной, в видах придания последней большей самостоятельности и силы относительно власти светской…..патриаршество, по отношении ко всей совокупности нашей внутренней церковной жизни, было явлением чисто внешним, случайным, не затрагивавшим её прежних основ, направления и характера, всегда остававшимся только на её поверхности, не вносившим в неё ничего нового, обновляющего прежний церковный строй жизни и её прежние традиционные порядки. С учреждением патриаршества получилась не новая какая-либо церковная сила, а только внешнее украшение церкви. Московский патриарх по своему общественному и церковному положению, по своим духовным правам был совершенно то же, что и московский митрополит, — существенных перемен в этом отношении никаких не произошло. Значит, с учреждением патриаршества отношения у нас светской власти к духовной совершенно не изменились, а остались прежние, т. е. и патриарх, как ранее митрополит, всецело и во всём зависел от светской власти, которая распоряжалась им в своих видах, по своему усмотрению, нисколько не церемонясь с самою личностью патриарха, если находила его чем-либо неугодным себе»[223]. Это очень скоро проявилось в Смутное время, когда за несколько лет исключительно по монаршей воле сменилось несколько патриархов.

Умный и наблюдательный англичанин, доктор права, родной дядя соавтора Шекспира Джильс Флетчер, посетивший Москву в 1588–1589 г., в своём сочинении «О государстве Русском» (1591) рисует вполне традиционные для России с конца XV в. порядки.

Неограниченная власть монарха'. «Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного царя и, сверх того, самым явным и варварским образом… Что касается главных пунктов, или статей, входящих в состав самодержавного правления (как то: издания и отмены законов, определения правительственных лиц, права объявлять войну и заключать союзы с иностранными державами, права казнить и миловать, права изменять решения по делам гражданским и уголовным), то все они так безусловно принадлежат царю и состоящей под ним Думе, что его можно назвать как верховным правителем, так и самим исполнителем в отношении ко всем перечисленным предметам. Всякий новый закон или постановление, касающееся государства, определяется всегда прежде, нежели созывается по этому случаю какое-либо общее собрание или совет.

Кроме своей Думы, царю не с кем советоваться о предметах, по которым уже предварительно сделано было постановление, за исключением немногих епископов, архимандритов и монахов».

Фактическое отсутствие письменного законодательства: «Письменных законов у них нет, кроме одной небольшой книги, в коей определяются время и образ заседаний в судебных местах, порядок судопроизводства и другие тому подобные судебные формы и обстоятельства [имеется в виду Судебник 1550 г.], но нет вовсе правил, какими могли бы руководствоваться судьи, чтобы признать самое дело правым или неправым. Единственный у них закон есть закон изустный, то есть воля царя, судей и других должностных лиц. Всё это показывает жалкое состояние несчастного народа, который должен признавать источником своих законов и блюстителями правосудия тех, против несправедливости и крайнего угнетения коих ему бы необходимо было иметь значительное количество хороших и строгих законов».

Зависимость аристократии и служилых людей от царя: «Самые знатные по роду, власти и доходам называются удельными князьями, то есть князьями выделенными или привилегированными… относительно своей власти, своих владений, жизни и всего прочего зависят от воли царя наравне с другими подданными. <…> Дворяне признают себя холопами царя… что касается общественных и правительственных должностей в государстве, то здесь нет ни одного наследственного звания, как бы ни было оно высоко или низко, и, напротив, определение к той или другой должности зависит непосредственно от самого царя… Здесь нет ни одного, кто бы имел судебную должность или власть, переходящую по наследству или основанную на грамоте, но все определяются по назначению и воле царя, и судьи так стеснены в отправлении своей должности, что не смеют решить ни одного важного дела сами собой, но должны пересылать его в Москву, в царскую Думу».

Зависимость Церкви от государства: «Духовенство, как в отношении своих поместьев и доходов, так и в отношении своей власти и юрисдикции, находится совершенно в руках царя и его Думы и пользуется только тем значением, какое они захотят ему предоставить… Избрание, или назначение, епископов и прочих духовных лиц зависит совершенно от царя».

Методы государственного контроля в провинции', «…царь раздаёт и разделяет свои владения на многие мелкие части, учреждая в них отдельные управления, так что нет ни у кого довольно владений