Однако на этот раз наш с Сонни разговор вертелся вокруг Джона Карра. Точнее, вокруг весовой категории, в которой он давным-давно выступал. Потом Сонни сказал, что слышал о смерти отца Карра. Мистер Карр всегда вызывал у меня теплые воспоминания. Я не забыл, с каким энтузиазмом он помогал мне на состязаниях в Уэст-Пойнте… После разговора с Сонни мне захотелось позвонить Джону Карру. Я помнил, что за год до нашего поступления в Питсбургский университет он выиграл чемпионат Новой Англии. Я только не помнил, из какой он был школы. Он выступал в голубой форме, но такой цвет формы имели несколько школ.

В тот год титул «выдающийся борец» присудили Энтони Пьеранунци, ныне неуловимому. Он помешал мне тогда стать призером. Джон Карр не менее, чем Энтони, заслуживал этого титула. У Пьеранунци были хорошие данные, но по разговорам в раздевалке я понял, что у Карра они лучше. Судить не могу, поскольку никогда не боролся с Карром. Потому-то я и считал, что он выступал в категории до ста пятидесяти семи фунтов. В категории до ста сорока семи фунтов я бы обязательно с ним встретился, хотя бы несколько раз, на тренировках. (Находясь в категории до ста тридцати фунтов, я на тренировках состязался с борцами категории до ста сорока семи фунтов, но с борцами категории до ста пятидесяти семи фунтов — никогда.)

Я позвонил в справочную службу Пенсильвании. Оказалось, в Уилкс-Барре целых семь Джонов Карров. Однако мои поиски не были слишком долгими. Я поговорил с женой первого «не того» Джона Карра, затем еще с четырьмя или пятью «не теми» Каррами. Все они говорили: «А, вам нужен борец». Или: «Вам нужен тренер».

Когда я добрался до нужного Джона Карра, в тех местах уже знали, что я его разыскиваю. Он ждал моего звонка. Джон Карр помнил мое имя, но совсем забыл, как я выгляжу. Я не удивился. Удивительно, что он вообще меня помнил. Я сказал, что мы с ним ни разу не состязались, а мои достижения были более чем скромными. В Питсбурге хватало парней с лучшими данными.

Я оказался прав: Карр выступал в категории до ста пятидесяти семи фунтов. Когда Карр выиграл чемпионат Новой Англии, он был выпускником Чешира, а не Эндовера. Я передал ему соболезнования по поводу смерти отца. Карр оставил тренерскую работу. По его мнению, вольная борьба (международный стандарт) вытесняла прежние традиции борьбы старшеклассников и студентов (национальный стандарт). По мнению Карра, борьба утратила агрессивность и стала менее привлекательной. Я был согласен с ним. Мне никогда не нравилась вольная борьба по европейским стандартам. Помню слова Дэна Гейбла, касавшиеся студенческой борьбы: «Если вы не сумеете выбраться из-под противника, вам не победить». (В вольной борьбе вам не нужно прикладывать усилия: судья дает свисток и вызволяет вас из плена. По европейским правилам борец может почти весь поединок провести в нейтральной позиции, на ногах. Мне был понятен ход мыслей Джона Карра. По европейским правилам я бы победил Шермана Мойера: мне бы в этом помог судья.)

От Карра я узнал, что Майк Джонсон по-прежнему тренер в Ду-Бойсе, а один из сыновей Уорника учится в Уэст-Пойнте и считается там отличным борцом. Я вспомнил, что действительно видел в списке борцов Уэст-Пойнта фамилию Уорника и еще тогда подумал, не сын ли он моего «мучителя» из Питсбурга. Мы с Карром попрощались, пожелали друг другу спокойной ночи и повесили трубки. И только тогда я вспомнил, что не спросил его о том, передал ли Уорник-старший своему сыну знаменитый «руколомный» прием. Я едва не позвонил вторично, однако спохватился. Время было позднее. Если я продолжу звонки, меня, чего доброго, потянет звонить вообще всем, кого я когда-либо знал.

Разумеется, мне очень хотелось бы позвонить Клиффу Галлахеру. Я бы дорого дал, чтобы только услышать его знаменитое: «Даже зебра, Джонни». Иногда у меня возникает мысль позвонить Теду Сибруку. Потом я вспоминаю, что Теда тоже больше нет. В отличие от Клиффа он не был большим любителем болтать по телефону. Зато он внимательно слушал. Тед перебивал меня, возражал и всегда по существу. Бывало, я начинал ему что-нибудь говорить и в ответ слышал: «По мне, так это глупость». Или: «А зачем тебе это нужно?» Или: «Делай, что умеешь делать». Или: «А что у тебя раньше получалось?» Клифф всегда говорил, что Тед умеет «прочистить атмосферу».

Я до сих пор не могу смириться со смертью их обоих, хотя Клифф, учитывая среднюю продолжительность жизни, так и так сейчас уже умер бы. Он родился в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Сейчас ему было бы девяносто восемь. Думаю, Клиффа подкосило, что Тед умер раньше его. Молодым. Он одурачил нас. Мы думали, он справился со своим диабетом. Но после нескольких относительно здоровых лет на него накинулся рак. Тед Сибрук умер осенью восьмидесятого года. Ему было пятьдесят девять лет.

На поминальную службу в церкви Филипса собралось больше борцов, чем я видел в борцовском зале Эксетера. Бобби Томпсон, один из бывших тяжеловесов нашей школы и, несомненно, самый крупный из чемпионов Новой Англии во вневесовой категории, пел гимн «О благодать» (нынче Бобби — священник в Эксетере).

Для всех воспитанников Теда казалось непостижимым, что их любимого тренера больше нет в живых. Мы считали Теда необычайно живучим. В него дважды попадала молния, и оба раза — когда он играл в гольф. Оба раза он лишь сказал: «Бывает и хуже».

После поминальной службы Клифф Галлахер схватил меня за руку своим жутким «русским захватом» и прошептал мне на ухо: «Это я должен был лежать на его месте, Джонни. Слышишь? Я». Моя рука потом болела несколько дней, а Клиффу тогда было восемьдесят три.

Я отнюдь не импульсивен. Далеко не каждый вечер, не каждую неделю и даже не каждый месяц у меня возникает потребность «прочистить атмосферу». По вечерам я обычно не обращаю внимания на телефон. Но иногда смотрю на него, и тогда мне кажется, что молчащий аппарат вызывает из прошлого образы тех, кому уже не позвонишь. Мне вспоминаются строки стихотворения Рильке о мертвеце: «Und einer ohne Namen / lag bar und reinlich da und gab Gesetze» («И некто безымянный / лежит там, чистый и нагой, и отдает приказы»). Таким иногда бывает молчащий телефон: символом недосягаемого прошлого, откуда мертвые силятся дать нам совет. В такие вечера я очень жалею, что не могу поговорить с Тедом.

Вот что произошло, когда Дэн Куэйл[30]пригласил нас на обед. Жена обвинила меня в тайном пособничестве правому крылу. Дженет вслух размышляла о том, не вышла ли она, часом, замуж за скрытого республиканца или тайного игрока в гольф. Я клялся ей, что не знаком с Дэном лично и никогда с ним не встречался. Затем мы с Дженет оба успокоились и дочитали письмо мистера Куэйла до конца. Вежливое, грамотно составленное письмо нас обоих и удивило, и разочаровало, поскольку это было всего-навсего формальное приглашение, а не «личное» послание, как нам показалось вначале. Произошла какая-то нелепейшая ошибка. Я — приверженец Демократической партии, чего никогда не скрывал. Дженет — канадская гражданка. А в письме нас приглашали стать, ни много ни мало, членами «внутреннего круга» Республиканской партии. Понятное дело: мы попали в список рассылки по ошибке (такие ошибки случаются сплошь и рядом); тем не менее у нас возникло сильное искушение отправиться на этот обед. Со времени нашего переезда в Вермонт в девяностом году ни демократы, ни канадцы не приглашали нас на подобного рода встречи.