И, уже не глядя в записи, император дополнил от себя:

— Наконец, сам Константинополь, в чем я не сомневаюсь, может оказаться сильно укрепленным и стать для нас тем, чем во время Крымской войны для англичан, и французов, и, конечно же, для турок стал Севастополь.

— Выходит, что твой Обручев сомневается, что мы возьмем столицу Порты? — язвительно усмехнулся младший брат.

— Наоборот! — произнес император. — Вот что я записал после беседы с ним. Наиболее действенным средством преодоления всех этих трудностей Обручев считает стремительное наступление на Константинополь. При решительности и быстроте действий, утверждает он, взятие Константинополя никак не представляется абсурдным, а, напротив, весьма вероятно. Ну как, сказано вразумительно?

— Ладно, — сказал младший брат, — ты мне присылай и своего Обручева. В качестве советника. Ты его спрашивал, как он видит сам ход войны?

— Ах, брат! Тебе бы поучиться в академии. У того же профессора Обручева. Потом уже командовать армией.

— Но я — Романов! Мы рождены повелевать, и никто нас не посмеет столкнуть с вершины власти. Такая сила никогда не появится!

— Оставь эти слова при себе, — сказал император, возмущенный заносчивостью брата. — Россия распорядится так, как ей будет угодно.

Это замечание брата главнокомандующий армией пропустил мимо ушей. Кивок на Россию, он считал, — это уже философия. А философия для людей не думающих — вредная наука. Думающих всегда не устраивает существующий строй. Не устраивает уже по одной той причине, что всякий строй несовершенен. Думающие люди не понимают главного: чем меньше думаешь, тем легче жить.

Взгляды родных братьев диаметрально расходились. Далеко не всегда старшему брату удавалось убедить младшего брата. Он не принял реформу 1861 года, отвергал проекты, составленные Милютиным и Обручевым, о реформировании армии. Он считал, что новшества, особенно в армии, развращают командный состав, ведут к неповиновению. Еще свеж был в памяти декабрь 1825 года. Если бы он затянулся, пришлось бы вешать каждого пятого генерала и каждого второго офицера, а солдат всех поголовно отправлять в арестантские роты.

— Ну, так как он видит ход войны? — повторил свой вопрос главнокомандующий.

Император ответил уже готовой фразой, записанной в его дневнике:

— Исходя из необходимости быстрых действий, Обручев предлагает: подготовить две армии. Одна должна будет вести борьбу в Придунайской Болгарии, другая — пойдет прямо на Константинополь, не отвлекаясь от своей цели никакими другими операциями.

— Так какой же армией я буду командовать?

— Дунайской.

Великий князь Николай Николаевич был убежден, что император своими новшествами в стране и в армии накличет на себя беду. Всякое добро, как сказано в Священном Писании, не бывает неотомщенным.

Что же касалось кандидатуры на должность начальника штаба Дунайской армии, главнокомандующий поступил по-своему. Он назначил генерала Непокойчицкого, в чем уже убедился полковник Артамонов. Не знал полковник того, что при назначении этого генерала на весьма ответственную должность полевой армии, которой предстояло воевать, между главнокомандующим и военным министром произошел весьма острый разговор.

— Непокойчицкий, — сказал военный министр, — при каждом удобном моменте запускает руку в военную казну. А там, как вам будет угодно, решайте сами, у вас широкие полномочия.

Главнокомандующий спокойно ответил:

— Я учитываю только деловые качества. Воры — тоже люди, притом сообразительные. С ними можно не только успешно командовать армией, но и управлять государством. Кто берет в свой карман, тот заинтересован держать на своих плечах повелителя.

Об этом разговоре Николай Дмитриевич Артамонов узнал многие годы спустя. Сейчас он в который раз испытывал глубокое волнение, какое ощущает человек, возвращаясь в свой родной город.

Прошло всего три недели, как он покинул Северную столицу, отправился на юг, в Северное Причерноморье, а показалось, минула целая вечность. Раньше уезжал и на месяц, и почти на целый год, но такого щемящего чувства по родному городу, по родному дому он не испытывал.

Теперь у него, кроме любимой супруги, были две малышки — Коленька и Инночка. Они уже бойко лопотали на языке, которому их усердно учили мама и дедушка Миша. Когда у Пчельниковых собирались гости, Коля звонким, еще неокрепшим голосом декламировал стихи:

Тем временем ветер судьбы гонял их отца. Гонял во имя России, во имя их будущего.

На перроне Московского вокзала ввиду раннего утра полковника Артамонова встречали не всей семьей, а только супруга. В этот раз не супруга его встречала цветами, а он ее — ярко-желтым, как восходящее солнце в тумане, букетом мимоз. Супруг привез ей и всему Петербургу долгожданное тепло. И по календарю в Северной столице уже начиналась весна.

Ехали на извозчике в открытой пролетке. В лужах, подернутых морозцем, отражалось высокое балтийское небо. У ног стояла огромная корзина с фруктами. Позавчера в купе ее принес денщик генерал-майора Скобелева. Михаил Дмитриевич, как и его отец, Скобелев Первый, который до недавнего времени командовал казачьей дивизией, принял под свое крыло пехотную дивизию.

Дивизия скрытно готовилась к форсированию Дуная. Сведения, добытые агентами полковника Артамонова, изучались и учитывались в дивизионном и полковых штабах. Дивизии генерал-майора Скобелева предстояло форсировать несколько ниже по течению, у крепости Рущук. Здесь берег был исследован самым тщательным образом, составлен план в масштабе 1:500, в плане помечены места, наиболее удобные для высадки десанта.

— За такие сведения, — растроганно хвалился генерал, — я вам презентую не один фургон фруктов.

Что такое ранней весной тот же виноград и те же груши, только что снятые с дерева, — их цену знает каждый, и не только взрослый.

— За усердие благодарите геодезистов, — на похвалу скромно отвечал полковник.

— Разве не агентов?

— Это одно и то же.

Запах фруктов привлек внимание коренастого, обросшего по самые глаза извозчика.

— Ваше высокоблагородие, никак побывали в Грузии? — обернувшись, участливо спросил он и, не дожидаясь ответа, признался: — Я тоже там побывал. Избавлял Грузию от турка. Говорят, он когда-то даже Казань не хотел возвращать России. А теперь вот Болгарию держит, наших братьев-славян.

— Держит, папаша, держит, — подтвердил полковник. — Еще как держит!

— Так вы его прижмите, — наставлял извозчик. — Турок, пока он под крепким сапогом, не кусается. Но укусит, если сапог убрать. У России на этот счет всегда должен быть крепкий сапог. При слабых сапогах нас будет бить даже турок.