Танец все длился и длился: колдовской, живительный, возрождающий — и Эврих не заметил, как к гудению и грохоту барабана, к волнующему перезвону выточенных из поющего дерева колокольчиков присоединились ударившие по стенам шатра струи долгожданного ливня, означавшего наступление сезона дождей.

* * *

Эврих быстро шел на поправку, однако Газахлар, вернувшись от Спящей девы ни с чем, не стал дожидаться его окончательного выздоровления. Навестив своего лекаря и секретаря, он оставил Хамдана с Аджамом оберегать его и продолжил путь к Слоновьим горам. О чем говорил он с аррантом перед отбытием, никто не слышал, но Тартунг с Афаргой знали, что телохранителям ведено было глаз со своего подопечного не спускать и отправляться вдогонку за Газахларом, как только Эврих будет в состоянии вынести тяготы путешествия. Арранту, естественно, было известно об этом распоряжении, и, может быть, именно поэтому он все ещё жаловался на боли в отбитых внутренностях и почти не вылезал из шатра, приводя в порядок записи и бренча вечерами на старенькой дибуле, ежели просили его спеть заглянувшие на огонек озерники.

Кочевники разъехались, и Тартунгу пришлось отказаться от мысли отыскать и жестоко покарать обидчиков своего господина, о чем сам Эврих ничуть не печалился. Нежелание чудака-арранта мстить своим недругам удивляло не только Афаргу и Тартунга, но и Хамдана с Аджамом. Телохранителям это было на руку, и они держали свое недоумение при себе. Афарга вообще дичилась арранта и не заговаривала с ним без особой нужды, зато Тартунг изводил его вопросами и догадками до тех пор, пока между ними не состоялся весьма примечательный разговор.

— Злой язык, который не был наказан утром, совершит недоброе вечером, — начал Тартунг с известного в Мванааке присловья. — Разве твоему народу чужд закон воздаяния? Если ты не желаешь ответить ударом на удар, злом на зло, то, может статься, когда-нибудь и на сделанное тебе добро не ответишь добром?

— Может статься и такое, — отвечал аррант, любуясь мальчишкой, превращавшимся на его глазах из озлобленного крысенка в разумного, мужественного юношу.

— Это… не обнадеживает. Приятно служить человеку, от которого знаешь чего ожидать, — проворчал Тартунг, испытующе глядя на Эвриха, и, видя, что этим его не пронять, попытался зайти с другой стороны. — Говорят, сердце умного подобно весам, и сам ты как-то обмолвился, что желание — первый толчок к преобразованию мира. Так почему же ты не хочешь воздать по заслугам твоим обидчикам?

До сих пор Эвриху удавалось отшучиваться или переводить разговор на другую тему, но теперь он решил объясниться с Тартунгом, дабы не возвращаться более к вопросу о поисках подкарауливших и избивших его кочевниках.

— Про сердце-весы — это ты хорошо сказал. Но на весах этих надобно взвешивать как чужие, так и свои деяния. А я, как ты должен был заметить, далеко не безгрешен. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить тех, у кого могло возникнуть желание досадить мне. Загибай пальцы, так оно будет нагляднее, — предложил Эврих. — Во-первых, Мфано и его приятели-лекари, которым я изрядно попортил жизнь. Во-вторых, Амаша. — Аррант покрутил на безымянном пальце левой руки кольцо с изумрудом. — Хотя Душегуб, понятное дело, не ограничился бы распоряжением задать мне легкую взбучку.

— После этой «взбучки» ты едва не отправился на свидание с предками! — ядовито заметил юноша.

— Газахлар тоже имеет причины быть мною недовольным, не говоря уже о Зепеке, Серекане и Гитаго. Итак, я без труда назвал шесть человек, перед которыми в той или иной степени виноват. Ну как тут не вспомнить поучение Тагиола Аррского — одного из мудрецов моей родины: «Бойся желать справедливости, ибо не многие радуются, получив то, чего заслужили».

— При чем тут Зепек и Серекан? Ты играл с ними и выиграл!

— Может ли считаться честным бой, если в руках одного из поединщиков будет кванге, а у другого — обыкновенная палка? Ведь не думаешь же ты, что три шестерки подряд выпали у меня случайно или по воле Белгони?

— Но даже если назвать сделанное тобой жульничеством, оно спасло Афарге жизнь!

— Это ты так полагаешь, — уточнил аррант. — А Зепек с Сереканом скорее всего считали себя обманутыми и жаждали поквитаться с бесчестным игроком. Каждый, требуя справедливости, представляет её себе весьма односторонне, бессознательно видя себя пупом земли и центром мироздания. Много раз мне доводилось слышать рассуждения о том, что, если бросишь камень вверх — он упадет тебе на голову; если захочешь присвоить чужое — потеряешь свое; если задумаешь злое дело — оно принесет сначала несчастье другому, а потом ещё большее горе тебе самому. Однако каждый произносивший их был уверен, что брошенный вверх лично им камень минует его голову, поскольку у него-де были основания для броска. Что же касается желания, являющегося толчком для преобразования мира, то и тут следует кое-что прояснить. Желание помочь, защитить, спасти кого-то или хотя бы отомстить, если подмога запоздала, совсем не то же самое, что помочь, защитить или отомстить за себя — любимого. Ибо последнее лучше всего получается у негодяев, готовых истребить население целого города за случайно отдавленную мозоль.

— Так ты ж не только сам за себя отомстить не хочешь, но и другим не позволяешь! — возмутился явной непоследовательности арранта Тартунг. — Таких, как ты, не то что от других — от себя самих защищать надобно! Вай-ваг! Говорить с тобой — все равно что блох мерить — такая же польза!

Что-то все же из этого разговора юноша уяснил и более о необходимости поисков Эвриховых обидчиков не заговаривал. Зато обо всем прочем беседовал с аррантом даже чаще обыкновенного — дождь лил почти не переставая и заняться ему было решительно нечем. Хамдан и Аджам тоже с интересом слушали рассказы заморского лекаря, и даже Афарга, хотя и делала вид, будто они её ничуть не интересуют, прекращала стучать мисками и котелками и словно случайно оказывалась поблизости от арранта.

А рассказать Эвриху было о чем, делать он это умел и никогда не отказывался, зная, что слушатели в подходящий момент сами превратятся в рассказчиков. И часто разговор о купленной, например, Тартунгом у озерников рыбе превращался в повествование арранта о деньгах, принятых в ходу в различных уголках мира.

Эвриху доводилось держать в руках квадратные, круглые, треугольные деньги, монеты с дыркой посредине или отверстиями по краям. Всевозможной формы металлические бруски, пластинки, кольца, служившие деньгами кусочки кожи с выжженной печатью и брикеты чая. В ответ Хамдан рассказывал о племенах, доныне пользующихся вместо монет свиньями. Особенную ценность, оказывается, представляли для них свиньи с завивающимися клыками. Для того чтобы вырастить её, поросенку выбивали верхние зубы, после чего нижние клыки у него начинали загибаться. Расти такая свинья должна была несколько лет, и чем старше она становилась, тем больше ценилась. Сами завивающиеся клыки, впрочем, тоже приравнивались к деньгам, но чаще из них вырезали великолепные украшения.

Аджам припоминал, что ещё совсем недавно в Мванааке, помимо раковин определенного сорта, средствам платежа являлись пластинки соли с клеймом императора и часть платы его воины получали «соляными» деньгами. Причем эти одинаковой формы пластины разделялись по цвету: белые с голубоватым оттенком изготовлялись из местной соли, а красновато-бурые, со жгучим вкусом, привозили из восточных, граничащих с Кимтой и Афираэну провинций. Соляные бруски, заменявшие деньги в этой части империи, были хорошо знакомы всем присутствующим, и потому особый успех имел рассказ Эвриха о подземном храме, вырубленном в массиве, целиком состоящем из каменной соли. Поначалу это были просто подземные разработки месторождения, снабжавшего солью весь север Верхней Аррантиады, но со временем кому-то из жрецов пришло в голову превратить заброшенную их часть в святилище, а при нем устроить лечебницу, и слушатели завороженно внимали повествованию Эвриха об огромных галереях, больше похожих на улицы города, чем на горные выработки. Стены этого удивительного, единственного, вероятно, в своем роде храма состояли из соли различных оттенков, соляные колонны поддерживали своды огромного центрального зала, посредине которого находилось подземное озеро. И стены, и колонны покрывали искусно вырезанные из соли украшения, но самое сильное впечатление производили скульптуры Богов Небесной Горы, вырубленные из полупрозрачной зеленоватой соли, и розовый алтарь перед ними. Многочисленные посетители этого храма за бесценок приобретали в нем изящные амулеты из цветной соли и никогда бы не поверили, что в другой части света за какой-то паршивый соляной кирпич можно купить человека, а то и двух…